Весь следующий день я пыталась что-либо предпринять. Для начала пробовала выйти на улицу – ничего не получалось. Дверь напоминала мне сейф: я билась в неё, царапала, хватала за ручку… Ну как же так? Ведь она не заперта, изнутри открывается всего лишь поворотом ручки, а я ничего не могу сделать…
Окно! Я ринулась на балкон – на всех других подоконниках стояло множество горшков с фиалками, которыми Вероника дорожила, я побоялась их повредить. Балконные створки мне так же не поддавались; я прильнула лицом к стеклу и удручённо уставилась на оживлённую улицу, которая теперь стала для меня недосягаема. Люди проходили мимо, заворачивались в плащи, придерживали раздувающиеся шарфы возле горла… Надо полагать, градус снизился, похолодало, а я стояла на бетонном полу босая и понятия не имела: зябко моим ногам, или хорошо, как было недавно, в последние деньки уходящего лета. О приближении осени говорили появившиеся на деревьях жёлтые листья – не замечала раньше таких мелочей, не могла позволить себе вот так растрачивать драгоценное время на подробное разглядывание городского пейзажа.
По тротуару ковылял с бадиком сосед по площадке. Шёл размеренно, привычно переставляя конец постукивающей палки с места на место с одним и тем же интервалом. Остановился, пропустил машину, вновь двинулся вперёд к нашему дому. Я начала истошно взывать к нему, чтобы он поднял глаза, но нет… Сосед по-прежнему, не поднимая головы, приближался к подъезду, перед ступеньками достал ключи, прислушался – я в этот миг усилила крики о помощи; через несколько минут я услышала, как закрылся лифт и хлопнула дверь в квартире слева от моей.
Телефоны беспрестанно звонили, пока не разрядились окончательно. На еде, совсем потерявшей товарный вид, начали скитаться мухи, они нахально обшаривали и тех, кто склонился над столом. Тела сидели на местах. Кажется, я уже привыкла к ним, даже поймала себя на неожиданных, случайно вырвавшихся словах, обращённых к Веронике. Заняться мне было нечем. Я могла бы отвлечься просмотром телевизора до тех пор, пока нас обнаружат, но пульт меня не воспринимал, как, впрочем, и всё остальное.
В какой-то момент я, нервозно взметавшись по квартире, опрокинула стакан с соком, в котором плавала муха, а потом я стояла, застыв в одном положении и удивлённо наблюдала, как сок стекает со стола, перемешиваясь с кровью. Я встрепенулась и начала пробовать сбивать с мест другую посуду… Снова – ничего. Это единственное, что произошло, возможно, из-за движения воздуха, который я взволновала (соединение с начальником я признала случайным, с каждым такое бывало, техника, что называется, глючила). После я так же в оцепенении наблюдала, как опрокинутый стакан очень медленно покатился на край стола, полежал, подумал и улетел вниз. Раздался звон. Теперь, помимо прочего кровавого хаоса, царящего на нашей, некогда отмытой до блеска, кухне, добавились осколки. Пришлось через них перешагивать – кто-то должен будет всё убирать.
Теперь я засомневалась в случайностях, и стакан уже был не единственной шаткой, неустойчивой, поддавшейся моим бестелесным усилиям материей, следом за ним в замедленном темпе прикрылась дверь – отражение кухни в зеркале исчезло. Исчез и залитый кровью натюрморт, я оказалась по ту сторону двери, больше она мне не поддавалась. Отрезанная от кухни, я стала ощущать себя в ограниченном пространстве. Зал-балкон-коридор – всё, что у меня осталось, дело не в малой площади, мне не хватало этих трупов, без них я считала себя неполноценной, только что отрезанной от пуповины. Я была привязана к ним, и кто знает – увижу ли их ещё, а если увижу – надолго ли…
