– Да, – ушла я от ответа.
Он молчит, вглядываясь в ледяную темень реки. Я думаю о коротких темных волосках на его руке, река краснеет вместе со мной закатным солнцем. Мне жарко, через меня сквозит холодный ветер. Я смеюсь про себя. У моего сердца головокружение. Разве такое бывает?
– Ты нигде не работаешь в нашем городе. Зачем? – Меня мучает любопытство. Мне стыдно. Но мне хочется знать. И я знаю, ответ будет формальным.
– Я коллекционирую страны и города, – смеется он. – Моя жизнь – это дорога. Третий раз меняю паспорт.
Он мне ответил, я его поняла. Открытие так неприятно, что мое настроение падает вниз. К ледяной от ветра, еще зимней реке.
– Мне нужно домой, – говорю я чужими губами. – Завтра рано вставать. И я… замерзла.
– Пойдем, – легко соглашается он. А я хотела, чтобы он меня удержал.
Мы едем по серпантину, он в черной тени зимних гор. Меня знобит от прикосновений дорогой черной кожи. Я не чувствую пальцев в своих теплых перчатках.
– Я хочу тебе кое-что показать, – говорит он.
Его мотоцикл притормаживает у обочины, мы шагаем по черной земле, синие до черноты иглы инея хрустят под ногами битым стеклом. Мы идем к жилью, но у него нет окон, только серые в сумеречном воздухе стены. Они чуть выше человеческого роста и врыты в землю. Мы обогнули угол, серая стена окрасилась в красный свет заходящего солнца. В ней зияет черный провал. Он вошел туда согнувшись, я помедлила и шагнула за ним.
– Что это?
Я оглядываюсь, свет падает на меня серым квадратом из единственной двери. Я оказалась в тесном каменном мешке без единого окна. В нем промозглый холод и кромешная тьма.
– Что это? – повторяю я. И слышу чужое дыхание. Рядом.
Я шагнула в сторону и выпала из потока света. Он молчит, и я молчу. Так странно. Но мне не страшно. Нисколько. Меня обуревает злость.
– Это карцер, – наконец говорит он. – Здесь содержались японские военнопленные. Они строили электростанцию.
И снова тишина, только слышно неровное, сбивчивое дыхание. Его и мое.
– Его надо слушать молча, – наконец говорит он.
– Зачем? – еле разжав зубы, неприязненно спрашиваю я.
– Войну слушают молча, чтобы узнать, – смеется он.
В городе он доезжает до ближайшей остановки, я прошу его остановить.
– Не надо мне больше звонить, – я цежу слова сквозь зубы.
Уезжаю на автобусе и вижу огни его фар позади. Они теряются в потоке машин. Закрываю брошюрку – «Так вот, это я»!
На меня смотрит женщина, внимательно и строго. Я пытаюсь скрыть улыбку, но это нервное. Мне не по себе. Ее лицо белой чайкой вылетело из черной, струящейся тени моей клетки для птиц. Я – ловец, но я не ждал. Я вижу ее глаза и губы. Они так красивы, что у меня перехватывает дыхание. Ее взгляд снимает с моего воображения и моих мыслей одежду, я закрываюсь руками. Ее взгляд отнимает у меня руки – я наг и бос. И улетаю в темноту ее глаз под черно-белым гипнозом колдовства света и тени.
– …Нет двух литографий.
Я очнулся, вернувшись из лабиринта чужих глаз.
Андрей Валерианович сморщенными воробьиными лапками бережно перебирает лист за листом черно-белую магию графики.
– Ели бы я их достал, – скорбно продолжает он, – серия стала бы полной. – Он вздыхает. – Тогда можно было бы и умереть.
– Да. – Мое «да» звучит хрипло, я не узнаю свой голос.
– Я говорил с Ипатьевым…
Я киваю, я знаю Ипатьева. Известный музейщик и реставратор.
– Он даже не представляет, где они могут быть. В частных руках нет. В музейных реестрах будто бы тоже. В Питере и Москве нет точно, Ипатьев наводил справки по моей просьбе. И у крупных коллекционеров нет, я сам проверял. И вы… Может, в провинции? Или пропали? – Андрей Валерианович неожиданно оживляется. – О, если б пропали, я был бы счастлив! – и так же неожиданно хмурится. – Я даже мысли перенести не могу, что они в чьих-то руках.
