Упражнения в одиночестве. Неоконченное эссе - страница 3

«Мои заблуждения укажут мыслящим превратные пути или научат их великому искусству быть настороже. Всё дело в храбрости, ибо сила без уверенности не служит ни к чему».

«Что касается женщин, то тут обманывают друг друга взаимно, и это не идет в счет – ибо раз замешалась любовь, то, как общее правило, обе стороны бывают равно одурачены».

(Казанова знал это лучше многих: его связь с Ла Шарпийон – очаровательный, хоть и очень горький, случай, когда женщина обвела мужчину вокруг пальца. Эта «любовь», которая так никогда и не была удовлетворена и стоила Казанове 2000 гиней, увенчалась «днем дураков», когда Казанове не позволено было пройти к Ла Шарпийон, поскольку она была якобы при смерти. Безутешный авантюрист решил утопиться в Темзе, но проходивший мимо приятель его отговорил. Вместе они пришли в сад Ранелаг, где глазам Казановы явилась его дражайшая (во всех смыслах) возлюбленная, которая танцевала, оскорбительно прекрасная и здоровая).

Далее, продолжая фразу Гюисманса, что единственное назначение литературы – спасать пишущего от уныния бытия, вот еще отрывок из «Истории…» Казановы, убедительно доказывающий точку зрения французского писателя:

«Я написал историю моей жизни… Но хорошо ли я поступаю, отдавая её на суд публики, дурные свойства которой мне слишком хорошо известны? Нет, я сознаю, что совершаю легкомысленный поступок; но раз я чувствую потребность занять себя и посмеяться, зачем мне воздерживаться от этого?… Вспоминая удовольствия моей жизни, я заново переживаю их, я наслаждаюсь ими второй раз, и я смеюсь над горестями, которые претерпевал и которые более уже не чувствую».

Действительно, человеку, посетившему многие страны и места и знавшему так много людей, тяжко было обнаружить себя на должности библиотекаря в старинном замке Ду, особенно поскольку его здоровье также ухудшалось. В замке не происходило ничего интересного, потому единственным спасением для Казановы стало его собственное прошлое, о чем он так емко сказал своей знаменитой фразой: «моя жизнь – мой предмет, а мой предмет – моя жизнь».

Утверждая, что мы счастливы быть одинокими, мы дурачим сами себя. Я только что сказала, что одиночество может превратиться в привычку, и, подобно Казанове, этому можно сопротивляться. Но я искренне сомневаюсь, что кому-то по-настоящему хотелось бы остаться одному навсегда. Робинзон Крузо нашел себе Пятницу, а мы неизбежно приписываем антропоморфные черты нашему, в целом, одинокому миру. Заботимся мы о животных или о книгах, они превращаются в нечто, что нам не хотелось бы потерять: полностью очеловеченным продолжением нас самих.

Читателю, разумеется, хочется узнать, с чего это я начала размышлять и писать об одиночестве. Диана Арбюс как-то сказала, что тема выбирает художника, а не наоборот. В детстве я всегда была одна. Я была единственным ребенком в семье. Я любила слушать пластинки, читать, петь, рисовать, а в 5 лет написала свою первую сказку. В начальной школе мне впервые пришлось пережить одиночество в толпе и даже тяжелый прессинг со стороны некоторых одноклассников. Много позже, когда по Англии прокатилась волна подростковых самоубийств из-за того же прессинга, я впервые поймала себя на мысли, что эти погибшие ребята переживали что-то схожее с моим школьным опытом. И однако же именно тогда, в детстве, я вовсе еще не осознанно посчитала правильным простить своих обидчиков. «Неосознанно», потому что я ничего не знала о вере, имея пантеистический взгляд на мир, подкрепленный чтением античных легенд и мифов.