Преодолевая невольную робость, которую любой нормальный человек испытывает перед психически больным, он подошел поближе и увидел лежащую на земле рваную картонку. На ней обычной шариковой ручкой довольно разборчиво и складно было написано: «Подайте сему юроду, настоятелю церкви, называемой «Часовня – сень Старорусской чудотворной иконы Божьей Матери», на покупку передвижной мини-звонницы и воинского миссионерского креста-мощевика».
И тут юродивый полоснул его таким острым взглядом, что Садовский невольно отшатнулся.
– Стой, воитель! – скрипуче воскликнул старик, оглядывая его с ног до головы. – Всех агарян разбил? Даром что душегуб и распутник!
– Что ты несешь, старче, – пробормотал Садовский. Он уже давно взял за правило в любой ситуации, что бы ни происходило вокруг сохранять невозмутимость, словно в жилах его текла не кровь, а выдержанный в дубовых бочках полувековой коньяк, а тут смутился.
– Ишь, куда навострился! – продолжал наседать нищий. – Рано тебе в храм, иди в часовню малу. Молитву знаешь?
– Не знаю ни одной.
– Молись как можешь, своими словами. О спасении души.
– Помилуй, мя, Господи, раба божьего, отмороженного на всю голову…
– А ты не юродствуй.
– Молюсь как могу…
– Далек ты, ох как далек отсель! И идешь издалека, и идти тебе долго…
И вдруг юродивый плаксиво, будто пьяный запричитал:
– А я что же, люди добрые? И в стужу, и в зной, на гноищах яко Лазарь в церкве, мною воздвигнутой, милостыни взимая, иным убогим даяше ю… Не в новой срачице восседаю, но в нищенском рубище. И в храм сей не хожу, осквернивая смрадом своим. Сижу тут, примус починяю, – неожиданно добавил он. Потом улыбнулся озорной детской улыбкой и попросил блеющим голоском:
– Подай, мил человек!
Увидев проходящего мимо священника неопределенного звания в сопровождении какого-то служки, он оживился и весь просиял:
– Хлеб да соль вам, отцы!
И тут же словоохотливо пояснил:
– Се хартуларий – заведующий письмоводством в епархии, важное лицо… Святая братия с ним.
«А старичок-то непрост», – подумал Садовский, выходя из оцепенения, в которое его вогнала малоразборчивая и весьма замысловатая речь юродивого, и засунул под картонку сто рублей.
– Благодарствуйте…
Продолжая сидеть на паперти по-турецки, юродивый стал бить частые поклоны и приговаривать:
– Свят-свят-свят… Хоть и неистов человек сей и погубил свой ум, а не осерчал и сердце свое не оставил. Свят-свят-свят… И яко же молитвами церковь просияет чудесы, и посетит мя светонезаходимое солнце веселия, так и его, даст Господь…
Он всплакнул. Потом неожиданно, как старый чертяка оскалился и с ехидцей произнес:
– А беса всегда узнаешь по нераздвоенным копытам – он нечист!
Садовский машинально посмотрел на свои десантные берцы-крокодилы и понял, что «копыта» у него нераздвоенные…
– А как же я, раб божий, последую примеру преподобного Михаила Христа ради юродиваго, ежели не подадут мне? – зачастил старец и слова его, обгоняя друг друга, понеслись вскачь. – Оный восхождаше на церковные колокольницы и бияше колокола часто, вельми часто… И за многие дни прежде случившейся беды, во как! Якоже обычай бысть во время огненного запаления звонити. А как я, спрашиваю, поступить должон? Ведь что у нас деется?
– Что? – переспросил Садовский.
– На все Кузьминки, Пожалеево да Свинорой вместо колокола авиабомба, что подвешена на древе с войны, вот и все вече. Без звонницы мне никак нельзя, – впервые совершенно отчетливо выговорил он.
