Жена атамана пошла к двери.
– Свое-то не забывай, – окликнула ее ведьма, показывая на кольцо с сережками, лежащее на столе.
– Да-к ведь это плата, – запнулась женщина.
– Нет, милая, плата будет другая. Ты, помнится, обещала все, что угодно для меня сделать. Или от слова своего теперь откажешься?
– Нет, не откажусь, – жена атамана гордо распрямила плечи.
– Умница. А плата такая. Сынок твой, как из похода вернется, пущай сватов к моей доче засылает.
От удивления Евдокия потеряла дар речи.
– Что молчишь? Или думаешь моя Маланья твоему Максимке не пара? Ты не переживай, приданное за дочкой будет хорошее. Одна она у меня.
– Так ведь муж мой такие дела решает, – пролепетала озадаченная Евдокия.
– Муж голова, а ты шея: куда повернешь, туда и посмотрит. Значит решили. Теперь иди себе с миром.
Жена атамана как ошпаренная выскочила из мазанки.
– Мама, зачем вы так? – подала голос Маланья, стоящая у печи.
– А затем, что в возрасте я уже. Надо о твоем будущем позаботиться. И потом. Разве не нравится он тебе?
– Ни капельки, – пробурчала девочка, – да и не красавица я, сами знаете. А Максимка, он такой… – она тяжело вздохнула и замолчала.
– С лица воды не пить, – задумчиво произнесла Авдотья, глядя на широкоскулую приземистую дочку. – А Максимка твой красавец, да телок. Ему такая жена как ты нужна. Сильная. И потом, показалось мне, что ли, что он чуть не каждый вечер под нашими окнами гуляет?
Ничего не отвечая, Маланья отвернулась от матери. Ее взгляд упал на тарелку с яйцом. На самом краешке по белку расплывалось кровавое пятнышко.
– Мама, что это? – испуганно сказала девушка.
– Я сплю уже. Все потом, – прозвучал голос матери из спаленки.
– Что ж делать-то? – девушка бросилась к печи. Зачерпнула чашкой заговоренные отвар и, взяв травы, брызнула ими на яйцо. Потом по памяти прочла пару заговоров. Кровавая клякса прекратила расползаться, побледнела и окончательно исчезла.
– Значит, не нравится он тебе? Ну, ни капельки, – раздался за спиной у Маланьи голос матери.
Над разгорающимся костром булькал ухой походный котелок. Писарь переломил через колено толстую ветку хвороста принесенную из лесу.
– Телок, как есть телок, – Антип наклонился к Николе, делая вид, что подкладывает дрова в костерок. – Тут нападение, а он застрял на коне. Ни туды, ни сюды. Подстрелют мальчонку, а нам атаман головы снесет.
– Чего предлагаешь-то? – нахмурился Никола. – Не я парня до семнадцати лет у мамкиной юбки держал.
– Приставь к нему Грицко. Приказ дай, чтоб следил, охранял, значит.
– Прав ты, – Никола кинул взгляд на Максима, безмятежно дремавшего на привале. – Где Грицко?
– Так к ручью пошел, коней поить. Щас кликну, – писарь встал и, прихрамывая, пошел к небольшому лесочку, в глубине которого ласково шумела речка. Хрустнули сухие ветки. Рука легла на плечо казака.
– Грицко, не балуй, – возмущенно обернулся мужик. На него смотрели синие глаза поручика, казавшиеся еще более яркими на смуглом лице. Писарь дернулся, и понял, как чувствует себя муха в паутине. Из железных лап странного человека было не вырваться. Антип скосил глаза на широкий кинжал в другой руке поручика и просипел.
– Зря ты это затеял. Здесь казачьих разъездов полно.
– А я ничего и не затеял, – кинжал в руке синеглазого исчез так же внезапно, как и появился. – Я поговорить хочу, – поручик наклонился к самому лицу писаря. – Полагаю, умные люди всегда могут договориться.
