Убедившись, что плавание началось, Астенну повалился в гамак и стал раскачиваться, прикрыв от наслаждения глаза. Троица путешественников улеглась в свои гамаки гораздо осторожнее, боясь удариться задом об палубу или вообще вывалиться на доски. Гамаки не имели привычных поперечин для крепления верёвок, и поэтому лежать в них было неудобно. «Очевидно, поперечины ещё не изобрели, – подумал Вэ-Вэ, – как бы намекнуть этому обезьяножрецу, что гамаки надо делать не так? Ведь лежу всего пять минут, а спина уже затекла! Что же дальше-то будет? Или нельзя намекать, а то получится этот, как его, анахронизм? Надо у Якова спросить».
От реки тянуло прохладой, ритмичные удары вёсел по воде навевали сон. Напряжение постепенно отпустило майора, он расслабился и сквозь приятную дремоту слушал разговор неугомонного Райзмана со жрецом.
– Скажи, достойнейший Астенну, откуда взялась эта барка?
– Я же сказал тебе, что по велению Почтенного Ибиса барку привёл бог Хапи, чем ты слушал?
– Это я помню. Но вот гребцы…
– А что с гребцами? – лениво удивился жрец, перекатив голову в гамаке в сторону Райзмана.
– Н-ну… Понимаешь, они гребут молча! Мы плывём уже довольно долго, а я не слышал от них ни звука. Ни песен, ни шуток, ни, прости меня, ругани. Разве так ведут себя обычные гребцы? Они что, утопленники?
– В Хапи не бывает утопленников, об этом заботятся крокодилы.
– Хм… Тогда что это за люди?
– Они вообще не люди.
– Не люди?! А кто же тогда?
– Ну не совсем люди. Попросту говоря, это оживлённые мертвецы. Они могут грести и днём, и ночью, пока действует повеление. Однако для живых плыть ночью утомительно и небезопасно, поэтому по вечерам мы будем приставать к берегу. Мёртвые гребцы гораздо удобнее живых: им не требуются пища, вода и женщины, их не нужно подгонять бичом и разнимать драки. Они будут прилежно грести, пока их плоть не распадётся.
– И что тогда?
– Да ничего! Этих выбросим за борт и оживим новых. Та-Кемет – древняя земля, тысячи тысяч людей обрели последний приют в песках без положенных обрядов, вот они-то они и служат нам гребцами. Твоё лицо выражает удивление и даже страх. Разве у вас не так?
– Нет, не так. У нас умерший уходит навечно.
– Но это же глупо! – удивился жрец. – Зачем?
– Возможно, и глупо, но так уж устроен наш мир, – печально вздохнул Райзман. – Многие из живущих хотели бы вернуть ушедших, но, конечно, не так, как этих гребцов, только пока это никому не удалось.
Вот, кстати, в нашем мире учёные мужи ожесточённо спорят о понимании души жрецами Та-Кемет. Ты не мог бы разъяснить мне эту часть вашей веры?
– Но ведь это так просто, что тут может быть непонятного?
– Наши эпохи разделяет океан времени, – объяснил Райзман, – и многие знания либо утонули в нём, либо исказились до неузнаваемости.
– Ну если тебе так хочется… Слушай тогда, только не перебивай, ибо мне, ничтожному слуге Почтенного Ибиса, сбиться с мысли всё равно что плясуну упасть с каната.
Первая оболочка смертного, то есть его тело, – жрец звонко похлопал себя по животу, – именуется Сах. Тело живёт в земном мире: ест, пьёт, избавляется от остатков съеденного, наслаждается вином, свежим ветром и запахом кожи молодых рабынь. Чистая Сах может загрязниться и стать нетелесно нечистой, а загрязнённое тело, наоборот, можно очистить с помощью ритуальных омовений и особых снадобий. Духовная грязь пачкает вещественное тело и вызывает недуги. В Та-Кемет дорожат сохранностью тела умершего, в особенности головы, ибо она седалище жизни. Нет страшнее участи, чем отсечение головы или сожжение тела. Хуже только растерзание шакалами. Боги также могут иметь телесную оболочку. Кроме того, они могут входить в свои изваяния, священные предметы и изображения в храмах.
