Офа, миновав городские стены, спустилась к берегу. Южный вечер все больше сгущал осенние сумерки. Маленькая фигурка женщины почти растворилась в темноте, и лишь шуршание прибрежной гальки под ногами выдавало ее присутствие.
Она дошла до небольшой бухты. Здесь море было всегда спокойней, чем в других местах. Бухта была расположена так, что с моря с трудом можно было различить, что происходило внутри. Офа сделала еще несколько шагов. Вдоль берега длинными рядами лежали рыбачьи лодки. Их было много. На темной глади воды, словно отдыхающие в степи верблюды, торговые суда лишь намеком обозначили свои неясные силуэты. Офа знала, что вся эта армада с рассветом двинется на острова, на ненавистных русов, принесших ее народу так много горя. Все эти дни жители Шабрана собирали здесь в небольшом гроте бухты все, что готовилось стать оружием против врага – ножи, булыжники, заостренные пики. Офа тоже принимала участие в этих сборах. Она, ничего не говоря Фирангиз, каждый день приходила сюда и собирала камни. На разграбленных развалинах своего жилища она нашла чудом уцелевшую одежду погибшего мужа, принесла ее на берег и спрятала под большим камнем. Завтра перед рассветом, чтобы быть не узнанной, она острижет волосы, переоденется, и вместе с другими мужчинами ступит на ждущее своего боевого часа купеческое судно. Она отомстит русам за кровь, насилие и вероломство. Ночь Офа проведет здесь, чтоб наутро не опоздать, не явить себя вдруг в женском обличии, а смешаться с общей массой наспех созванных воителей и идти на незваного врага.
XIV
До Итиля оставалось менее одного фарсаха пути, и к вечеру путники намеревались добраться до дома. Мерное поскрипывание колес дорожной кибитки погрузило Юнуса в глубокие раздумья. Лето выдалось засушливым. Впрочем, не только оно. Уже несколько лет подряд Хазарскую степь мучила засуха. Урожай уродился скудный, поэтому не стоило и рассчитывать на большую выручку от него. Впереди их ждала зима. Из года в год они едва сводили концы с концами. Оставалось лишь надеяться на продажу лавашей.
Сестры притихли где-то в глубине кибитки. Юнус правил запряженными верблюдами. Уставшим путникам давно хотелось сменить подпрыгивающее на каждой кочке временное обиталище на уютный войлок домашней юрты. Путь тянулся утомительно-монотонным полотном, сотканным из многочисленных пашен, пастбищ, небольших поселений…
Юнусу нравилось это незатейливое великолепие степи, когда на много фарсахов окрест, вплоть до самого окоема, взор утопал в широте простора, увитого серебристыми лентами речушек не широких, но глубоких, каких бесчисленное множество в дельте Итили.
Слева от путников серебристой лентой заискрилась протока. Ее утонченная линия изгиба обезображивалась аневризмой широкой заводи. Внимание кочевников привлекло необычное сооружение. Одиноким отшельником стояло оно посреди запруды, возвышаясь полузатопленным куполом над водной гладью. Это творение рук человеческих напоминало каждому проходящему и проезжающему о бренности и иллюзорности сущего мира.
Заунывно постанывал ветер, теряясь в зарослях рогоза, словно шептался с душами ушедших. Одиноко прокричала цапля. Ветер подхватил ее нестройное соло и развеял по степи.
Сердце юноши сжалось от непонятной тревоги. Юнус окликнул сестер, прервав их безмятежную дремоту. Спешились. От долгого переезда земля под ногами казалась мягкой. Привыкшие к затененности кибитки сестры щурились от яркого солнца. Увидев впереди глубокую запруду с выступающим из воды культовым сводом, они тревожно переглянулись. Строение, что стояло на пути возвращающихся домой путников, всем своим видом, знакомым каждому хазару, говорило о том, что здесь упокоились останки кагана. По тому, что берега запруды едва поросли травой, обнажая суглинистую землю, по тому, как бросались в глаза яркие цвета сочных, еще не выцветших на солнце красок погребального свода, путники поняли – могила свежая.
