Ушедшие в никуда - страница 25

За эти дни он не виделся ни с Мусой, ни с Исраилом, зато дважды к нему в каморку приходил муфтий, и они беседовали о смысле бытия, о душе, о земных и неземных ценностях, о том, что истинно, а что ложно. Некоторые вещи казались Юнусу непостижимыми, и он подолгу размышлял ночами над узнанным, ворочаясь с боку на бок на старой кошме. Ночи походили одна на другую.

Проведя предыдущую ночь в раздумьях, сейчас Юнус погрузился в тяжелое, без снов и ощущений забытье, словно провалился в черную всепоглощающую бездну. Сколько времени находился он в ее железных объятиях, понять было трудно. «Юнус», – услышал он где-то над собой звонкий женский голос. Он донесся откуда-то из глубины сознания, словно вырвался из вязкости той стороны бытия. Юноша вздрогнул. «Мама…» Сна словно и не бывало. Темнота, смешанная со звенящей тишиной ночи, вдавливала в верблюжью кошму не отдохнувшее тело Юнуса. Кошма пахла кочевьем. Юнусу захотелось вдруг домой. Мама… Сердце сжалось в ледяной комок. Домой… Нет… Домой он придет позже, когда заработает свои первые дигремы. Он положит их перед сестрами, перед Микаэлем и все им объяснит. Они поймут его.

И снова Юнус погрузился в раздумья, и снова в его голове метались мысли о доме, об умерших родителях, он видел себя путешественником в дальних странах, торговцем, следующим с караваном торговыми путями.

Постепенно кромешная темнота ночи стала бледнеть, пропуская сквозь скудное под потолком отверстие в стене каморки брезжащий свет утренних сумерек.

До слуха донесся глухой звук шагов. Юнус сел.

– Как спалось? – разрезал тишину бодрый голос Мусы, возникшего в проходе каморки из молочной густоты раннего утра. Он, улыбаясь, смотрел на юношу. – Утро, Юнус, нас ждут большие дела! Ты не передумал?

– Нет, – твердо ответил Юнус, поднимаясь с кошмы. От ощущения скорых перемен сердце его беспокойно забилось.

Они вошли в просторное высокое помещение мечети, устланное по полу шерстяными коврами с ярким восточным орнаментом. По обеим сторонам помещения прижимались к стенам две деревянные лестницы. Их гладко отшлифованные ступени вели к верхнему ярусу мечети. Юнус несмело остановился у входа.

Как требовали законы ислама, Юнус снял обувь и вошел внутрь мечети.

Только теперь Юнус заметил в глубине помещения разговаривающего с муллой Исраила. Юноша ступил на мягкие теплые ковры. Шаги казались ватными. Исраил обернулся в их с Мусой сторону, улыбнулся им и жестом подозвал к себе.

К Юнусу подошел муфтий и положил ему на плечо ладонь, жестом повелевая опуститься на колени.

Он повиновался. Над его головой полилась нескончаемая вязь незнакомой ему молитвы. «Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Скажи: Он – Аллах – един, Аллах, вечный; не родил, и не был рожден, и не был Ему равным ни один!» Слова омывали его ручьем новой, еще неведомой ему веры, словно стирали старые иудейские каноны, навсегда отрезая Юнуса от прежней жизни. Сейчас он не думал о доме, его даже не мучили угрызения совести. Его мысли витали в призрачном будущем. Он грезил дальними странами и туго набитой дигремами мошной.

По обе стороны от него стояли Муса и Исраил – покровители и устроители его нового земного пути. Юнусу хотелось взглянуть на них, увидеть их лица, ощутить их поддержку, но торжественность церемонии не позволяла ему сделать этого, и он, склонив голову, безропотно повиновался речению мусульманской молитвы, которая, окутывая его своей пеленой, увлекала в лоно Ислама. Крайняя плоть его была обрезана еще при рождении, и теперь лишь шахада