Битых два месяца у меня ничегошеньки не выходило, а потом… Потом будто и впрямь в голове что-то проключилось – те самые два ядра, которые, наконец-то, зашуршали и заработали. И три моих мячика начали перескакивать из ладони в ладонь, а я даже толком не понимал, как это у них получается. Так или иначе, они перестали падать. Ну, то есть, падали, конечно, но я уже мог вести настоящий боевой счет, подбрасывая их сперва по три и четыре раза, а после по пять и по шесть – и так далее. Я и в цирке не постеснялся продемонстрировать свои успехи Сергуне. И Витьке наконец-то показал, чему научился. Если Серега мои успехи оценил весьма скупо, то Виктор был в полном восторге. Вдвоем мы тогда скормили старому Тихону целуя связку бананов. Я кучу денег на эти бананы потратил – точно именинник какой. Угощал всех своих друзей, цирковых работников и, конечно, старого Тихона. Уж не знаю почему, но бананы он просто обожал, а кормить животных нам тогда уже разрешали. Не с рук, конечно, а с помощью специального совка. Кладешь на него еду – открываешь специальный поддон и просовываешь в клетку. Другие-то старого медведя уже не очень баловали, а нам он нравился – огромный, меховой и совсем даже не злой. Только вот грусть у него в глазах стояла. Иногда даже слезы настоящие. Он точно предчувствовал свое скорое будущее. Василий, помощник дрессировщика, нас тогда постоянно предупреждал, что зверь – это всегда зверь, а уж в компании с медвежьим племенем расслабляться и вовсе нельзя, но я почему-то верил, что запросто мог бы кормить Тихона с рук. Нет, правда, он нам по-настоящему радовался. Едва завидев, тут же косолапил к прутьям, шумно втягивал ноздрями воздух и даже вроде как улыбался. Не рычал, а похрюкивал этак довольно. А несколько раз на задние лапы вставал – чтобы, значит, быть вровень с нами. И не просто вставал, а вполне свободно перемещался – мишка-то был цирковой! Мы вправо шагали – и он туда же, мы влево – и он в ту же сторону. Словно игру в пятнашки затевали. И мне в такие минуты чудилось, что для Тихона такое хождение было ничуть не легче, чем для меня мое жонглирование. Значит, и у него по всем меркам был не просто медвежий ум, а свой особый двухядерный – с новой тактовой частотой и так далее. Я и жонглирование первый раз продемонстрировал не Сереге с Витькой, а именно ему. Сам не знаю, почему так вышло. Но Тихона я не стеснялся и точно знал, что ни ехидничать, ни смеяться он не будет. И он, действительно, оказался расчудесным зрителем: сидел в свой клетке совсем как человек и внимательно следил за моими бросками. Хлопать – не похлопал, но головой своей покачивал, как мне казалось, весьма одобрительно.
Все это было чудесно, но очень скоро завершилось. По неведомым причинам в цирке сменилось руководство, и новый директор, крикливый, энергичный, с круглым таким животиком, стремительно взялся менять администрацию – кого-то уволил, кого-то зарплатами приструнил, ну, а нас, как посторонних и малолетних, попросту приказал выставить вон, строго-настрого запретив пускать в служебные помещения. Мы-то ладно, но и Сергуне нашему указали на дверь! Он, конечно, связи со своими друзьями жонглерами не терял, но все равно очень переживал. И именно от него мы вскоре узнали, что от Тихона новая администрация хитроумно избавилась. По сведениям, которые раздобыл Серега, циркового ветерана сплавили не в заповедник и не в зоопарк, его продали каким-то ханыгам на притравочную станцию. При этом цирк в лице животастого директора еще и хорошо заработал, хотя денежная сторона нас как раз не интересовала. Нас волновала судьба Тихона – верного циркового ветерана и моего первого зрителя. Во всяком случае, что такое притравочные станции, мы уже знали, как знали и то, что звери, оказавшиеся там, долго не живут.
