– Вот и продайте свой катафалк. Зачем он вам? Через год и не собрать, рассыплется, – откликнулся Клямин.
– Мне без транспорта нельзя, – вздохнул священник. – Приход обширный. Иной раз за сорок километров вызывают соборовать. А то и далее… С автобусами знаете как связываться…
Клямин понятия не имел, что значит соборовать.
– И хорошо платят? – спросил он.
– За что?
– За это… соборование.
– Соответственно расценкам. По тарифу. – В голосе священника прорвалось скрытое раздражение.
– И квитанцию выписываете?
– А как же. – И, не выдержав, священник проговорил: – А вы бы… Простите, как вас величают?
– Антоном нарекли.
– Так вот, любезный Антон, вы бы поначалу поинтересовались, что значит соборовать, а потом уж мздоимством-то интересовались…
– У меня, Андрей Васильич, свои отсчеты. От вознаграждения отталкиваюсь… Скажем, стакан семечек: ему цена грош, и пользы – ноль. Одно засорение желудка. А икорочка черная – другой коленкор. И цена. И польза соответственно…
– Легко вам жить, Антон, – примирительно произнес священник.
– Не жалуюсь, не усложняю. – Клямин, поддерживая разговор, старался приглушить блатную интонацию. Ему священник нравился.
Снегирев сидел, сомкнув замком пальцы с выпуклыми янтарными ногтями. Глаза его с умным прищуром стягивали к уголкам веер мелких белесых морщин, как это бывает у людей, любящих открытое солнце. Полосатый, далеко не новый пиджак мягко облегал его, видимо, крепко сбитый торс и широкие, покатые плечи. Из кармана пиджака торчала авторучка. «Точно как наш Мамай, – вспоминал Клямин начальника колонны. – Сейчас спросит, сколько привез выручки за смену, ну точно. Ай да поп».
Гриня наливал в миску бензин и тщательно промывал каждую деталь, прежде чем вручить Клямину. Круглое лицо молодого человека было исполнено выражения самого предельного внимания и благодарности за порученное. Клямин делал свое дело споро. Иной раз он даже не глядел на руки, демонстрируя высшее мастерство и уверенность. Он тяготился молчанием. И вместе с тем непривычная робость сковывала его нетерпеливую натуру…
– А я знаю, что такое соборовать, – осмелился Гриня и застенчиво улыбнулся.
– Ну?! – обрадовался Клямин.
– Когда моя бабка болела, она вызывала батюшку. В грехах каялась, – лукаво продолжал Гриня.
– Сразу и в грехах, – покачал головой Снегирев. – Твоя бабушка была женщина скромная. Труженица. Передовой человек в колхозе…
Клямин присвистнул сквозь неплотно сжатые зубы:
– А что, Андрей Васильевич, может, вы тоже планом озабочены?
Снегирев засмеялся громко и коротко:
– Дела мирские, любезный, церкви не чужды. А что, Антон, напряженный у вас нынче план?
– Везу понемногу. Куда деться! Шестьдесят рублей в смену, – ответил Клямин.
– Да, тяжеловато, – поддакнул священник.
– А что легко? – вставил Гриня. – Пока я права автомобильные получал, нагляделся. Легко, думаете?
– Трамблер оботри насухо. – Клямин досадовал, что специалист Гриня нарушил живой разговор.
– Тяжеловато, – продолжал Снегирев. – Я, бывает, когда в город приезжаю, робею. Пешеходы, автомобили. Думаю: «Пронеси, Господи, без осложнений…»
– А что, штрафует вас милиция? – искренне заинтересовался Клямин. – Или узнают, что священник, и отпускают?
– Штрафуют, – добродушно ответил Снегирев. – А кто и отпускает. Пожурит малость и отпускает… Вообще-то я стараюсь не нарушать.
– По закону, значит, стараетесь жить.
– Закон – это неплохо. Это миропорядок. Жили бы все люди по закону – им и слово Божье было бы не в тягость.
