– А вы сами-то, Андрей Васильевич… Запчасти от моей машины на свою колесницу сгоношили. По левой цене. Как это понимать? Грех ведь, – невзначай бросил Клямин.
Казалось, Снегирев только и ждал этого вопроса. Он хлопнул себя по коленям и откинулся к стене:
– Грех, говорите? Какой же это грех, любезный Антон? Вы и так детали бы продали. Не мне, так другому. А мне-то они нужнее, потому как и купить труднее на селе. А главное, автомобиль у меня не для утехи, для дела. Верно говорю. Так что действо, которое вы назвали грехом, заключается в том, что мне при желании все равно в магазине переплачивать пришлось бы лихоимцам всяким. Да еще в пояс кланяться. А тут прямо на дому…
– Я вроде явился автомобиль соборовать, – оборвал Клямин.
– Не богохульствуйте, Антон. Это таинство Божье. И смешки строить ни к чему.
Глаза Снегирева смотрели на Клямина с жалостью и сочувствием. Клямин поначалу и не понял этого – кольнуло что-то и пропало. Но в следующее мгновение он определенно понял, что его жалеют, словно приготавливают к какому-то особому испытанию…
Отраженный деревьями зеленоватый вечерний свет давно пригас и падал в широкую дверь сарая сиреневатыми густеющими сумерками. Со двора пахнуло свежестью. Вершины деревьев чуть склонились под несильным ветерком. И в их изумрудной чешуе стойко плыл церковный крест…
Пора бы и лампочку включить. Что священник и сделал.
Длинные тени резко повторили на стенах контуры предметов. Словно переставили декорации. И, как это случается в конце дня, изменилось и настроение.
– Человеков много на земле расплодилось, Андрей Васильевич. Каждый хочет жить получше. Другой-то жизни не будет. Вот и стараются, на себя одеяло тянут. И какое одеяло! Я бы вам порассказал… А с виду – просто святые. – Антон ругнулся и вдруг смутился: – Извините, сорвалось.
Священник улыбнулся и близоруко прищурил глаза:
– В Библии сказано: «Так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония». То Господь обращался к фарисеям.
– Фарисеи? Не знаю, – признался Клямин. – Но в морду дать охота.
Священник рассмеялся:
– Глядишь, я вас и к вере приобщу.
– Не приобщите, Андрей Васильевич. У меня бог другой.
– Рубль?
– Рубль? Сейчас рубль ничего не значит, отец Андрей. Вроде его и нет вовсе. Так, мираж. Сейчас с червонца разговор начинают. Как в Италии. У них тысячи монет на стакан лимонада не хватает.
– Капиталисты, – вставил Гриня.
– О! Прав комсомолец! – Клямин широко развел руками. – А мы, строители светлого будущего, люди скромные. С червонца начинаем.
– Особенно вы строитель, – не удержался священник.
– А что? Я и есть. Самый строитель. Светлого будущего. Своего! Подчеркиваю! – проговорил Клямин. – Я и карабкаюсь тихонечко, не тушуюсь.
– Не сорвешься? – вздохнул священник.
– Я сильный. И мне везет.
– Сильные быстрее погибают. И насчет везения тоже разобраться надо б… Слабый человек – более счастливый. Слабый чувствует жизнь острее. За двоих живет. И выживает в лихих испытаниях, потому как за надежду цепляется… А сильный мучается гордыней. И погибает. На то примеров множество. – Снегирев переждал и добавил: – Потому как Бог на стороне слабых. В этом великая истина. Кто на многое претендует, ничего не имеет.
– А сами, Андрей Васильевич, не в лаптях ходите. Автомобиль, телевизор. Телефон персональный… Как это вы с Богом примиряете?
Клямин понимал, что говорит чепуху, но удержаться не мог.
