«Чуть узенькую пятку я заметил», – воскликнул изумлённый пушкинский Дон Гуан, а слуга его Лепорелло сходу прокомментировал – вполне саркастически, но и уважительно: «Довольно с вас. У вас воображенье в минуту дорисует остальное; оно у нас проворней живописца, вам всё равно, с чего бы ни начать, с бровей ли, с ног ли…»
Мммм.
Галина вышла поговорить с вислоухой, а они так и сидели, проникновенно поглаживая под столом друг друга; изредка он слегка поднимался пальцами ног по её голеням, спрятанным в чёрные колготы под серой юбкой.
Аличка. Женщина в белой блузе, с голубовато-зелёным платком-батиком на плечах, смотрела на Плотова, как умный, изумлённый и растерянный совёнок, протягивала руку – ног было недостаточно! – и трогала его! Это были не просто касания, а поглаживания, заключавшие в себе не только продолжительность, но и, пожалуй, сожаление о том, что ладонь следует иногда убирать.
Плотов был обманываться рад: ему хотелось думать, что Алина трогает его столь содержательно, как трогал бы её он сам, но до поры не торопился. Однако потом погладил хвостик её волос, коснулся щеки, да так и замер, потому что она удержала его руку, прижав плечом. Он потёк навстречу её склоненной набок голове, и сразу их губы встретились, забылись друг в друге. «Уста наши открыты вам, сердце наше расширено…» Скажешь ли лучше апостола Павла? Или апостол говорил – о другом, внестрастном?
Тогда скажи сам: «Сок забытья, забвенья нектар под языком её…»
Стих на Плотова накатил-таки, что бывало нечасто. И потому Плотов ещё немного попел-почитал – из нового, достав, чтоб не ошибаться, из сумки распечатки. И под занавес выдал эксклюзив – для скрыпалей:
– «Смычком измучив верную, концертную, устав, как в поединке за бессмертную, по мостовой, – проворно, как с пригорочка, студенточка идёт, консерваторочка…».
Алина мяконько заявила, что он всё исполняет как-то не так, что надо что-то подправить, привела в пример местного барда, Шумова, что ль. (Гений, ё! Уж не дружок ли? Ух, если б Плотову жить в О., он бы всех её дружков на нет извёл, нанивэць, как сказали бы в граде С. Самонадеянный ты тип, Арсений Данилыччч!). Захмелевшая Галя стала убеждать её, что всё чудесно, что это такая авторская манера. Алина не соглашалась, поглаживая его ноги под столом уже и второй стопой.
– Я готов, – сказал Плотов Алине на ухо.
– К чему?
– Подправлять.
Она отстранилась, чтобы заглянуть ему в лицо. В глазах её прочиталось что-то вроде ласкового улыбчивого: «Ду-ра-чок!»
Плотов убрал очки с носа.
– Господи, он снял их! – воскликнула Аля, глядя куда-то вверх, в стену.
– У тебя глаза – такие ж, как у меня, – опередил её Плотов.
– Серые? Дай внимательно погляжу, запомню, пока ты опять не скрылся за стеклами… Удлинённые, как рыбки. Красивые.
– Все равно не запомнишь.
– Ты меня недооце-е-ниваешь…
– Кросафчег, – злясь на себя, сказал Плотов.
– Что-что?
– Так на интернет-сленге, любовно называемом «язык падонков», звучит слово «красавчик».
– Фу!
– Вот именно… А ты вообще-то пользуешься электронной почтой?
– Я и обычной – не очень. Но, в принципе, в филармонии есть – в канцелярии – такая связь.
– Такая связь… – эхом отозвался Плотов.
– А что?
– Напишешь мне когда-нибудь, чтоб я знал, что ты обо мне хоть иногда вспоминаешь: «Превед, кросафчег!» или «Превед, медвед!». А я отвечу.
– И письмо попадёт к секретарю. А как ты насчёт – позвонить мне? И потом: ты ведь сюда иногда приезжаешь?
