– Вот-вот.
– Я ей обязательно позвоню.
– Да, позвоните, позвоните.
Потом все, уже хорошие, говорили, разумеется, о духовном единстве Русского мiра, об абсурдности границ между Россией и Украиной, о последнем вокальном цикле Учителя, вообще об Учителе, который в жизни каждого из них значил немало…
– Я буду молоть ему всякую чушь. Я не могу оторваться от его лица, – сказала Алина подруге.
Плотов – услышал.
И постарался не дрогнуть.
То есть дрогнул, но постарался убедить себя в том, что старается – не.
3
Гости почти разошлись.
Уже в дверях, размыкая хозяйкины напутственные объятья, Плотов услышал отчаянно-сжатый возглас: «Галя, он уходит!» – и, обернувшись, увидел приближавшуюся из противоположного угла Алину.
– Вы уходите? – риторически спросила она.
– Поздно уже.
– Непременно надо сейчас идти, да?
– Предела прекрасному нет… А у вас есть какие-то предложения? Можем их рассмотреть, – не снимая руку с плеча Инны, изрёк Плотов самозабвенно идиотским тоном (что уж говорить о сопутствовавшей притыренной ухмылочке); пожалуй, красное после водки пить не стоило.
– Ну, мы тоже скоро… уходим… Да, скоро… Сейчас вот… Подождите, пожалуйста, мы вместе…
Спустившись из мастерской-мансарды этажом ниже, Плотов вызвал лифт. Услышал приближающуюся в лестничной полутьме музыкальную парочку – Алину и Галину, и окончание досадливой реплики: «…и быстро ж, блин, все мужики исчезли».
– Я вас жду! – подал голос Плотов из мрака.
– Ой! А вы слышали, о чём мы? – вроде бы смутилась Алина.
– Нет-нет.
– Вот и хорошо.
В лифте Плотов пытался вжать себя в себя, чтобы не касаться. На улице, понимая, что теряет контроль над ситуацией, стал прощаться, снова сославшись на позднее время.
Однако её взгляд и повторенный вопрос: «Вам непременно нужно сейчас идти?» – в одну секунду смели все его защитные построения, которые он воздвигал и в этот вечер, и прежде.
Мнимый забор в одночасье рухнул, как Берлинская стена, и на обломках препонов произрос – подобно Фениксу – подвыпивший (ну самую малость) Плотов, обдуваемый ветрами грядущего иллюзорного и мучительного счастья, в каком-то почти злобном кураже, словно мужик, только что устроивший разгром в собственном доме, а то и сокрушивший Отечество: ну всё, абзац!
«Ничего мне не понять на высоком ложе, поцелуем не унять чьей-то дивной дрожи, не цепляться за плечо на краю обрыва – отчего так горячо? отчего счастливо?.. И не снится мне обрыв прямо с кручи горной, где сидит, глаза прикрыв, старый ворон чорный; старый ворон, чорный вран, – всё он ждёт зевая, пока вытечет из ран кровь моя живая».
Но и на этой нервенной ноте Плотов почти честно постарался соблюсти инерцию:
– Я из дому без денег выскочил, да и отец волнуется, он дома один.
– Ходит?
– В смысле?
– Ну отец – ходит? Сам – передвигается?
– Слава Богу.
– А у меня, как маму год назад похоронили, отец – лежачий, – с печалью сообщила Алина и, с тихой настойчивостью смелой мышки, приглашающе, но твердо сказала: – Едем? Тут недалеко, пять остановок.
– Есть необходимость? – дурковато тянул напрасную волынку Плотов, уже сорванный с нарезки.
Она кивнула.
– А что нас там ждёт?
– Общение.
– Сильный ответ. И куда мы?
– У Гали – трёхкомнатная квартира. Дети – в Питере, учатся…
– Мы, бывает, засиживаемся после концертов, – вступила Галина, обнимая виолончельный футляр и явно не въезжая в подспудную тему. – Алин муж… он художник… опять скажет: «Снова в три часа ночи поддатая пришла!» Хи!
