Уверение Фомы. Рассказы. Очерки. Записи - страница 19

Дашка насиделась за поминальным столом со вдовой Ольгой Константиновной, насмотрелась на эту спокойную, круглолицую, уютную женщину, на двух её и Виктора Александровича взрослых сыновей, которые давно уже были отцами больших семейств.

Дашкин муж, позавчера буркнувший нечто типа «что-то вы зачастили», сегодня спросил: как же теперь Эда?

Эда умерла на девятый день.

Не сронившая ни слезинки – ни на власовских, ни на мареевских похоронах, Дашка, узнав о смерти Эды, зарыдала.

…Я ничего не мог поделать с собой, —

меня бил какой-то глубинный,

счастливый и беззвучный нервный смех,

граничащий с затаённым рыданием,

и я знал, что если она скажет ещё что-нибудь

про еду или о том, как я сижу,

я глупо и блаженно зареву при всех,

никого тут не таясь и не стесняясь…

Константин Воробьёв, «Вот пришёл великан»

Плотов встретил Алину на юбилее Учителя.

Всё это, в принципе, можно было бы назвать и весёлыми поминками – их всегда трудно различить. В просторном помещении родственники, друзья, официальные лица переступали у стен в виду длинного стола с едой-питьём да изрекали присталые речи, погрущивая, а то и всхохатывая.

Увидев Алину, Плотов, приехавший сегодня утром из пункта С., где обитал уже чуть ли не три десятка (мамма миа!) годков, в пункт О., город детства и юности, постарался отсидеться, точней, отстояться, за спинами, не выпадать пред ея, Алинины, очи. Однако дочь Учителя Инна – хозяйка церемонии и этого дома – пригласила к выступлению сперва Алину (как руководителя камерного квартета, носящего имя Учителя), а потом и Плотова, «большого друга Учителя, написавшего о нём книгу».

Алина вышла «на люди», с трудом удерживая предназначавшийся Инне роскошный букет из нездешних огромных красных цветов, украшенных витиеватыми стрелами; чем-то она напоминала сестрицу из сказки Андерсена, которая связала братьям одёжки из крапивы. Увидев её в проеме меж людьми – избирательно: волосы, собранные в хвостик на затылке, открытую шею, – Плотов почувствовал звонко-тревожное нутряное вибрирование. Как в тот, самый первый раз. Волна пронизывала всё его основания не то жаром, не то ознобом, почти превращаясь в некое погудывание – в грудной впадинке возле шеи.

Произнося свой спич, Плотов намеренно расположился полубоком к Алине, чтоб только не посмотреть ей в глаза, не обжечь открытым, так сказать, звуком. Ну тише, тише, тише. Спокуха на лице! «Три из норки вышли мыши и сказали: тише, тише, нуте-ка, давайте-ка плясать…»

Смотреть Алине в лицо не стоило: Плотов прекрасно помнил об ураганном впечатлении, которое она произвела на него предыдущие «полраза», когда встретились здесь же (а более нигде и никогда) – по тому же поводу, лет десять, если не тринадцать, назад.

Душевное здоровье предполагает: если нет возможности продолжения, человек должен бы, как минимум, задвинуть высасывающую память на задворки сознания – иначе как же вообще существовать дальше?

Тогда тоску последействия Плотов изжил с затруднениями.

Плотов, как все (или как многие), привык различать и понимать – какую женщину видит перед собой, какое впечатление она производит на него. Встречая нового человека, чаще всего знаешь, кто это и что, ведь люди ощущают друг друга даже на ферментном уровне. К новому человеку безотчётно испытываешь приязнь или антипатию. Конечно, возможны (чего там, и в наших жизнях были-бывали!) всякие встречи, ибо человеки вариативны и множественны. Кто-то проживает жизнь с кем-то рядом, возможно (или даже наверняка) посланным ему судьбоносно или, не побоимся этого слова, провиденциально, однако союзы, связи и комбинации различны, и крайне редко человек встречает того самого, от кого сердце заходится, кого ощущает и на расстоянии, о ком помнит (а то и печётся) годами. (Это отсюда происходят недоуменные сторонние реплики: «И что он в этой пигалице нашёл?! И вообще странная пара». А у него от неё – зрачки сужаются. Или расширяются?)