– Во заразы! А я читал, один профессор, да как бы не нобелевец Конрад Лоренц, стал вожаком у гусей. Изучил более двухсот сигналов по-ихнему. Нормально, да?
Когда они проходили мимо большой масляной лужи, отворилась дверь сарая, и оттуда с лаем выкатились две лохматые шавки. А следом за ними показался высокий старик.
– Вы эту, малую, не трогайте! У ней ндрав дурной. Грызанёть. А то – заходите погреться. Чего его – на морозе?
– Спасибо, отец. Мы попозже. – Ответил Олег, постукивая ногой об ногу и глядя, как Андрюха подкрадывается на полусогнутых к меньшей собаке:
– Собацю-у-ра…
Шавка оскалилась, отбежала и залилась лаем, запрокинув голову и закатив глаза. Потом зевнула и, остаточно взлаивая, бросилась со своим кудлатым товарищем за приоткрытую дверь кирпичной будки, напоминавшей трансформаторную.
В три огромных прыжка Олег достиг двери и ударом ноги захлопнул её.
– Опа-нна! – заорал Андрюха и тоже ринулся к будке, но из-за распахнувшейся двери уже выстрелили два шерстяных комка и поскакали по снежной целине, взрыхляя её носами.
– Лисы Аляски! – восхитился Андрюха. – Моя жизнь среди эскимосов! – Он огляделся. – Слушай, я ж тут бывал! Ну!.. Вон тот корпус вишь? Друга моего из общаги скорая забрала с почечными коликами. Сказали, что в двадцать шестую больницу. Мы пришли. Вечер. Темень! Ходим вокруг, а всё закрыто. Ну, один полез через окно туалета на первом этаже – всё узнать. А мы вдвоём остались. Холодно. Давай кидать снежки, кто на крышу закинет. Пуляем себе. А на третьем или четвёртом этаже открывается в туалете окно и мужик какой-то выглядывает. А у друга моего, тоже, кстати, Олега, как раз снежок с руки срывается. Прикидываешь, прямо в морду тому летел! Но чудак оказался с хорошей реакцией. Пригнулся. А снежок так и влип в потолок над ним! Мы – выпали! Чуть кишки не поотрывались от хохота! Не, ты ощущаешь ситуацию? Заходишь в сортир, открываешь окно… Ночь, снег, тишина, природа! И вдруг – снежок в харю!
Андрей умолк внезапно, будто внутри у него сгорел предохранитель или кончился механический завод. Он цвиркнул слюной сквозь зубы и веско подвёл итог своему новому ощущению:
– Маразм крепчал…
– Я думал – уболная! А тут – мусолка…
Обернувшись на голос, Андрей с Олегом увидели Свинаря, выходившего из «трансформаторной».
– А пошшёл ты, козляра! – Неожиданно зло просипел Ан-дрюха и громко бросил в приближавшегося, – Дмитрий Денисович, вас Гондурас не беспокоит?
– Тлепло!
Свинарь взял Олега под руку.
– А где Илина? Как тут дела? – И, проследив неопределенный взмах олеговой руки. – Пошли взглянем.
Трио двинулось под деревья по хрустящей тропинке.
– Ты по-плежнему живёшь на квалтиле?
– Живу.
– А скока плотишь?
– Семьдесят в месяц.
– Ну и делут, гады! А к Флягину ходил насчёт малосемейки? А то, может, в коопелатив?
– А ещё лучше – дом за двадцать тысяч! – встрял Андрюха.
– Тебя не сплашивают! Олег, я сельёзно.
– А грошики? Я имею в виду тугрики.
– Лодители помогут. Тёщу тлуханешь. А што это за жизнь? Семьдесят колов чужой тёте отдай! Восемьсот солок в год! Оконеть!.. Да, давно хотел спросить, у тебя што за звель на волотнике? – Свинарь заглянул Олегу в лицо.
– Ондутр. – Влез Андрей. Свинарь кратко ржанул.
– От жыж тлепло!
Стуча по отвороту своей джинсовой штанины, Ира что-то объясняла матёрому.
– Со сплавками – полядок! – Свинарь рухнул на крайний стул. – Хоть посидеть. Отдышаться.
