Читать онлайн Риллер Эрот - Уязвлённое самолюбие

«Ни один человек не может стать более чужим, чем тот, кого ты в прошлом любил».

Э. М. Ремарк

К пяти часам большая часть работы была сделана, и можно было наконец передохнуть. Капитан Лидин, сняв халат и маску, прилёг на кушетку. Потянувшись, он положил под голову ладонь и закрыл глаза. После напряжённого дня чувствовалась усталость, и даже в этот непоздний час сон мог наступить быстро, достаточно было избавиться от двух главных раздражителей: очков и телефона. Справиться с первым особого труда не составляло, тогда как со вторым следовало повозиться. Перевёрнутый кверху брюхом телефонный аппарат напоминал беспомощную черепаху, и, сжалившись над беднягой, Лидин поначалу ограничился тем, что убавил громкость до минимума, а затем, сжалившись уже над собой, взял и просто выключил его из розетки. Впрочем и это не гарантировало тишину: в коридоре у поста дежурной медсестры находился точно такой же изувер с параллельным номером, так что действовать на нервы с успехом мог и тот коридорный аспид. Что вскоре и случилось. Стоило прикоснуться к очкам, как из приёмного сообщили о поступлении трёх новых больных с расстройством желудка. Мечты об отдыхе стремительно таяли, но тут выяснилось, что дежурный по госпиталю распорядился оформить новеньких в своё гастроэнтерологическое отделение. Такое нетривиальное решение застало Лидина врасплох, ибо сильно смахивало на отчаянную выходку эксцентрика с внезапно случившимся припадком альтруизма. Взбалмошности гастроэнтерологу было не занимать; что касается филантропии, то, как и у всех смертных, она у него тоже была, но до сих пор скромно отлёживалась в загрудинном депозитарии, ожидая своего часа, и, видимо, сегодня этот час, наконец, пробил. Выдвигать новые версии, а тем более разгадывать чьи-то ребусы особого желания не было, в то время как впасть в забытье хотелось всё больше, и оставшихся сил как раз хватало, чтобы перевести зрение из отчётливого в расплывчатое. Но тут оживший коридорный бубенец выдал очередную новость: дежурный по госпиталю всем поступившим только что назначил консультацию инфекциониста. Это окончательно сбило Лидина с толку, хотя намёк на логику просматривался: было похоже, что альтруистическая апоплексия гастроэнтеролога, так и не успев набрать силу, безвременно сгинула, и предписанная им консультация была тому подтверждением. По госпитальным канонам врачебное назначение такого рода считалось несрочным и могло подождать вплоть до завтрашнего утра. Но Лидин вспомнил, как две недели назад едва не потеряли больного, у которого под маской обычного гастрита пряталась кишечная инфекция, и который вовремя не был осмотрен инфекционистом. И этот совсем свежий случай сверлил память, назойливо намекая на то, что время освобождать переносицу от порядком надоевшей оправы ещё не наступило.

– Альберт Валентинович, снимите очки, вы же так не уснёте, – услышал он шёпот справа от себя.

– Спасибо за заботу, Гуля, – отвечал не открывая глаз Альберт. – Как там четвёртая?

В четвёртой палате находился ефрейтор с подозрением на дифтерию, доставленный позапрошлой ночью из Янгиюля. В аптеке госпиталя, как назло, не оказалось противодифтерийной сыворотки, и персонал второго инфекционного готовился не только к прогрессированию болезни, но и к возможным осложнениям.

– Тридцать восемь с половиной. Всё прокапала. Спит, – отрапортовала Гульнара.

– А глотает как? – Альберт приоткрыл один глаз.

– Не волнуйтесь. Пьёт он, – спокойный голос Гульнары, словно миорелаксант, расслабил его шейные мышцы, которые было собрались оторвать голову от кушетки. – Поспали бы немного, а?

– Так ведь я и так вроде как сплю, – он зевнул и снова закрыл глаза. – Ты-то как? Ещё держишься?

– Я чай пила с алычовым вареньем. Хотите чаю? – игриво спросила Гульнара.

– Хочу… алычу… – промямлил Альберт словно спросонок.

– Смешной вы! – весело сказала Гульнара. – Я ещё когда первый раз с вами дежурила, заметила, что вы не такой, как все.

– А какой? – оживился Альберт.

– Смешной. Шутите всё время. Смешить умеете, а ругать – нет.

– А надо ругать? – он повернулся к медсестре, сделав наигранно строгое выражение лица.

– Девчонки говорили, что ваша строгость была бы им даже прият… – начала она и осеклась на полуслове.

– Раз прият, значит, будем ругат! – пообещал Альберт и снова дал ресницам команду сомкнуться.

– У вас не получится, – несмело возразила Гульнара. – Вы добрый. Вы очень хороший… врач.

– Тону в комплиментах! Спасай!

Он протянул ладонь навстречу своей спасительнице, но вместо того, чтобы схватить тонущего за руку, она спешно ретировалась. На её смуглом лице было написано явное смущение, но взгляд, полный нежности, сообщил ему, что шансы быть спасённым у него ещё остаются.

– Тут одно из двух: нужно уметь либо хорошо просить, либо хорошо плавать, – заметил Альберт, вставая с кушетки.

Гульнара стушевалась. Было видно, что она не поняла смысла его слов. Альберт подошёл к ней и, улыбнувшись и слегка приобняв за плечи, сказал:

– Ты очень милая девушка. И медсестра замечательная. У тебя всё будет хорошо!

– Не хочу я… Ничего не будет… – её глаза вдруг погрустнели. – У меня уже есть… всё…

– Значит, ты абсолютно счастливый человек?! – воскликнул Альберт.

– Не знаю, – она осторожно высвободилась из его объятий. – Альберт Валентинович, я не взяла мазок у больного во второй палате, – произнесла она виновато.

– Проверяешь, буду ли я ругаться?

– Знаю, что не будете. Я не поэтому вам говорю. Этот сержант ко мне пристаёт, – произнесла она с нотками обиды в голосе.

– Какой сержант? – насторожился Альберт.

– Из второй палаты. С ангиной.

– А-а… – задумчиво протянул он, пытаясь вспомнить, кто из обитателей второй палаты был сержантом. – Может, ты ему нравишься?

– У нас в Средней Азии у девушек строгое воспитание, – она отвела взгляд. – И вообще…

– А если кто-нибудь захочет взять тебя в жёны? – лукаво спросил Альберт.

– В жёны? А кто? – её лицо озарилось улыбкой, но в следующее мгновение снова стало грустным. – Альберт Валентинович, выпишите его, пожалуйста. Он мне надоел.

– В понедельник сдаст анализы, и если всё будет нормально, сразу на выписку. До понедельника потерпишь?

Она подошла к висевшему на стене учебному плакату и стала рассматривать его так, словно видела впервые.

– Интересно? – он надел халат и засунул в карман маску. – Может, тебе в институт попробовать, а?

– Он мне проходу не даёт, – продолжала Гульнара, словно, не слыша вопроса. – И совсем не нравится. Ненормальный какой-то. Скажите ему, чтобы отстал, хорошо?

Её голос стал твёрдым.

– Договорились. Ну, а парень-то у тебя есть? Если не секрет, конечно, – Альберт осторожно взял её за локоть.

– Парень? Нет… То есть, да… В общем, я…

– Да ладно, не говори, я ведь так просто. Переведи две свежие ангины в шестую, и он останется во второй один. Можешь туда больше не ходить.

– А назначения? У него ещё вечером супрастин и бициллин, – её взгляд метался от плаката к доктору и обратно. Заметив это, Альберт чуть сильнее сжал её локоть, и, глядя ей в глаза, невозмутимо сказал:

– Не волнуйся. Бициллин ему утром сделает процедурная, а вечернюю пилюлю он получит от меня.

– Спасибо, Альберт Валентинович! – её локоть сдался. – Я стеснялась попросить. Даже не знала, как сказать…

– Не стесняйся! – по-дружески улыбнулся Альберт. – То есть, конечно, стесняйся. Но проси! – он слегка потянул её к себе, и её глаза оказались напротив его глаз.

В коридоре раздался звонок телефона.

– Я сейчас быстро, – прошептала Гульнара и выскочила из ординаторской.

«Приёмное» – мелькнуло в голове, и через несколько мгновений Альберт был на пути в приёмное отделение.

Если, вылепливая Гульнару, матушка-природа на скромность не поскупилась, то в случае с Лидиным она явно пожадничала. Чуть позже, спустя миллионную долю секунды, спохватившись, она-таки решила исправить положение и некоторую порцию этого вредного для мужчины качества зародышу всё же отвесила. Вложено было в него ещё много других качеств, как нужных, так и совершенно бесполезных для повседневной жизни, но одно среди прочих стояло особняком. Это был дар предчувствия. Не уповая всецело на ниспосланное сверху благо, с ранних лет принялся он развивать его, и уже к рубежу позднего пубертата преуспел в мыслечтении и предвидении человеческих поступков. Безусловно, было бы лучше, если бы он преуспел в этом к пубертату раннему, но к раннему, увы, не успел, а успел лишь к позднему, но и это уже было неплохо, если учесть, что некоторые и к зрелости так и не удосуживаются поумнеть, оставаясь до самой старости круглыми дураками и набитыми дурами. Сменив гражданскую среду обитания на военную, Лидин стал замечать, что отлаженная система распознавания всё чаще стала давать сбой: попытки прочесть у отцов-командиров умные мысли не приводили к обнаружению оных, а их нелепые приказы и вовсе были лишены какого бы то ни было здравого смысла. Впрочем, если это и расстраивало Лидина, то совсем не в той степени, какая заставила бы его усомниться в своих неординарных способностях. Он продолжал верить, что этот дар у него определённо есть, и если б не мешавшая скромность, вернее, её скромное подобие, впору было провозгласить себя экстрасенсом, а то и вовсе медиумом.

Правда, в то время, в конце восьмидесятых, гадание на кофейной гуще таким модным и прибыльным занятием как сейчас, ещё не было. И всё потому, что кофе тогда было днём с огнём не достать. А как состряпать гущу, если нет кофе? Ведь шарлатан без кофейной гущи всё равно, что гадалка без колоды карт. Да и губа у шарлатана, надо сказать, не дура: кофе – себе, гуща – клиенту. Но дефицит есть дефицит, и толкнул он-таки бедолагу к выкрутасам. Навострился он подменять проклятую гущу то жижей из цикория, то желудёвым жмыхом, а тем, у кого чесались лишние гроши, но было неважнецки с обонянием, за первый сорт сходили даже ячмень и буряк. В дело пошло всё подряд, и не удивился, если б узнал, что гадали на огуречном рассоле или засохшей манной каше. В конце концов неважно, что шарлатану служит подручным средством. Важно другое: удастся ли ему избавить страждущих от самого главного зла, из-за которого, собственно, все беды? Страждущие – народ доверчивый, и чем больше несуразицы и бестолковщины в очаге вспомоществования они видят, тем шире открыта горловина сумы, и тем с большей прытью из неё сигают осточертевшие купюры.

Второе инфекционное от приёмного отделяли какие-то триста метров, и даже если ходоку ассистировал такой испытанный временем акселератор, как костыли, то и в этом случае на преодоление всей дистанции не уходило больше пяти минут. С того момента как Гульнара помчалась к телефону, прошло лишь две минуты, но впереди уже маячили стёртые ступеньки приёмного. Оставалось обогнуть трансформаторную будку, и цель была бы достигнута. Но тут Альберт замедлил шаг, подумав, что зря торопится: обычно, когда была нужна срочная консультация, за ним прибегал посыльный. Получалось, что внезапный звонок, вырвавший из его рук Гульнару, вызвал у него совершенно напрасную тревогу. «Напрасных тревог в медицине не бывает», – всплыли в памяти слова одного из его учителей. «Лучше ложная тревога, чем к прозектору дорога!», – любил говаривать профессор. «Развеем сомнения, и снова на кушетку, – рассуждал Альберт, огибая трансформаторную будку. – А очки попрошу снять Гулю» Последняя мысль, поначалу взбудоражив его, в следующее мгновение показалась ему чересчур смелой. «Пожалуй, не стоит, – подумал он. – Русская девушка такой безобидной просьбе не придала бы значения и сочла за сущий пустяк, а узбечке, чьё воспитание зиждется на сплошных табу, она может показаться чуть ли не намёком на интим». Им довелось вместе дежурить несколько раз, но лишь сегодня он заметил, что его присутствие делает дыхание Гульнары не совсем ровным. Или совсем неровным? А, может, он просто что-то себе нафантазировал?