– И ты об этом сказала на Комитете?
Нет, на Комитете она не сказала, а вот Лёвке – да.
– И что ж он?
– А, ничего, – махнула рукой: – Только взглянул на меня и ухмыльнулся.
Вот и думаю: ну, разве смогут эти, такие разные миры, стать одним?
…Лёвка попал в психлечебницу, – «белая горячка». Когда за ним приехала «скорая», то всё кричал, чтобы отогнали меня. Почему меня?
P. S.
Вскоре Раиса уехала в Москву. И увиделись мы с ней только через пять лет.
К тому времени она успела поработать в Мали, в Бельгии и на заработанные деньги купила квартиру, в которой и жила с матерь. Помню, спросила её:
– А твоя тётя где? Ну та, о которой ты говорила, что растила тебя?
На что ответила:
– Да мы её оставили там, в поселке, – взглянула непонятно: – Когда она узнала, что мы уезжаем с мамой в Москву, даже отравиться уксусом хотела, но её спасли.
– И как же она теперь там одна… без помощи?
– Да ничего, – и опять взгляд с холодной искоркой: – ей там соседи помогают.
Я молча глядела на неё, а она, словно оправдываясь, добавила:
– Ну, не могла же я взять её сюда? У нас не трехкомнатная квартира.
Потом водила меня Раиса в гараж показывать свою «Волгу», хотя даже и не училась вождению.
– Так зачем она тебе? – полюбопытствовала.
– А так… Была возможность купить, так чего ж отказываться?
И, как и всегда, громко рассмеялась.
А в последнюю нашу встречу, когда я ездила в Москву на курсы повышения квалификации, она пригласила меня во МХАТ31 на спектакль, который был тогда в Москве моден, а он мне не понравился. Долго с ней спорили, горячились, а потом она спросила о Лёвке, и я рассказала, что он спился. И спился, на мой взгляд, из-за того, что не смог больше врать, что его уволили, хотя несколько раз и прощали запои, что живет теперь с матерью в районном городке, в ветхой избушке, ходит с ней по улицам и собирает бутылки. И что ж Раиса?
– А зачем ему было врать? – взглянула удивленно: – Пусть бы писал правду.
– Раиса, ты что? – обалдела: – Разве в нашей стране дозволено писать правду… да и говорить?
– Дозволено, – ответила с вызовом: – Я же говорю студентам правду!
И опять мы заспорили, – она защищала нашу «руководящую и направляющую», а я… Да, значит, надо было и ей поверить тем, кто её купил.
А Лёвка… Как-то рассказали, что снова объявился в Брянске, – на кладбище рыл могилы, – и больше я ничего о нём не слышала».
Прошли годы. Я стала главным режиссером. Командировки, съемки, монтаж сюжетов, фильмов, работа с самодеятельными коллективами, показ театральных спектаклей – всё это было сложно и зачастую крайне утомительно, но мне нравилось, вот только… Если бы могла не замечать лжи, которой были пронизаны передачи, не ощущала удушающего идеологического давления «руководящей и направляющей»!
1962
«Приехал из села редактор новостей и рассказал: на майские праздники вся деревня пила-гуляла, а на ферме коровы от голода так ревели, что даже баяны заглушали. Ну, я и сказала: вот и напишите об этом. Но он рукой махнул: «А, все равно главный не пропустит.
…Наш начальник Туляков возвратился из Москвы и на летучке рассказывает о театре на Таганке:
– В холле висят портреты актеров в негативе, – и его большая губа пренебрежительно отвисает: – И даже под лестницей фотографии развешены, – держит паузу, обводя нас бесцветными глазами: – Потолок чёрный, актеры во время спектакля всё стоят на сцене за какой-то перегородкой, высовывая только головы: – И губа его отвисает ещё ниже: – Правда, в конце всё же пробегают по сцене, – снова медлит, ожидая реакции: – А фильмы американские… сплошной половой акт!
