В альпийском сиянии - страница 10

– Ну как, подписал? – бегло уточнил вернувшийся Гвенаель.

– Да-да. За три недели, стало быть?

– Ну да. Сейчас чек тебе выдам. Полторы минуты подожди.

Открыл холодильник, помолчал, глядя внутрь. Потом обратился ко мне:

– Ты хочешь тирамису? Надо съесть, а то так и пропадет.

– Пуркуа па, – вежливо протянул я.

– Тогда изволь! Не откажи себе в подобающем удовольствии.

Гвенаель поставил на поднос бутылку колы, к ней стакан со льдом и стакан желтоватого сока и снова вышел из зала. А я, сполоснув ложку, взял тирамису из холодильника и уселся в кресло. Пока пару минут подсчитывал в уме и ковырялся в стаканчике, старший скорым шагом в обратном направлении проследовал к стойке и открыл кассу, напевая еле слышно мотив, похожий на “Douce France[9]”.

– Вот это чаевые за последние три дня. Ты подписал контракт?

– О! Спасибо, неожиданно. Да, подписал, – поспешно черкая в бумагах, отозвался я.

– Хорошо. Даже отлично. По правде сказать – превосходно! Да что там скрывать – восхитительно!

Старший, улыбаясь, подошел и присел рядом со мной. Отдышался, посмотрел пару секунд вверх, на лепнину на потолке, наверное.

– Народу мало совсем, все до сих пор в отпусках. Я сам уезжаю на следующей неделе.

– И ты тоже? А куда?

– В Бретань повидаться с семьей, я ведь оттуда… Gwenaël – это же бретонское имя.

До Бретани я так ни разу и не доехал, хотя она по российским меркам не очень далеко от Парижа.

– А я и не знал, я думал ты – местный, парижский. А ты говоришь по-бретонски, там же вроде есть свой язык? Его в школах изучают, наверное?

– Знаю пару-тройку слов. Ну, мне в школе его не преподавали, это в частных каких-нибудь лицеях изучают. Собственно, когда-то в правилах внутреннего распорядка для учеников или вроде того указывалось, что запрещается говорить по-бретонски, слюнить пальцы, чтоб переворачивать страницы книг, и плевать на пол. Если ты знаешь, кто такой Жюль Ферри…

– Вроде государственный деятель такой был.

– Да, министр, кроме всего прочего, просвещения. Про него пишут что-то вроде «поборник светского гуманизма, антиклерикализма, всеобщего начального образования». Так вот это при нем когда-то детей в школах ставили на горох и в угол за то, что они говорили не по-французски, а на бретонском там или на еще каком-то диалекте, собственно – voilà[10]. Ну, ты понял, да? Подавляли, скажем так, в зародыше, скажем так, сепаратизм.

– Что ж, такая культивация принесла свои плоды.

Я с неподдельным интересом выслушал эту страноведческую информацию, которую мой старший коллега бойко выдал на одном дыхании.

– «Кроаз» – это «крест», «галь» значит «француз», «квенот» – «дорога», «бара» – «хлеб», что еще… А, «крампуэ» – блины. «Бран» – ворон.

«Занятный язык», – подумалось мне.

– А еще иногда странно строят фразы. «Денег у меня, чтоб заплатить, достаточно» вместо «у меня достаточно денег, чтоб заплатить».

– Ну, в русском, например, вообще порядок слов практически свободный, – блеснул я умом. – Можно хоть так, хоть как угодно.

– Да уж, русский с ума сведет любого, мне кажется. Очень сложный язык. Одни только буквы чего стоят.

– Ну, не то чтоб он уж очень сложный был, просто непривычный для тех, кому, например, французский родной или вроде того. И в силу этого… Я тебе скажу, что во французском для меня до сих пор полно темных мест, а над некоторыми вещами просто перестал задумываться, потому что себе дороже. Говорю так, потому что слышал, что люди вот так говорят, а почему это именно так – просто не понимаю и не вдаюсь уже особо.