Защемило сердце.
«Никого не осталось? Всех забрала проклятая война! Бедная моя мама, нет ее больше. И Алешки, крохи, тоже нет. И женщины любимой нет – нет на белом свете моей Кати. Один одинешенек остался…»
Вспыхнула вдруг злость.
«А Стасы и Коганы уцелели, и жены у них дома, и дети с ними. До войны еще вросли в свои кресла, да так и просидели в них лихие годы, изводя своими погаными бумажками и без того измученный народ»
– Слушай, Васек, а жена твоя где?
– Жену мою, Катей звали. Погибла в самом начале войны. Добровольно на фронт ушла, санитаркой служила. Я подругу ее случайно в сорок втором встретил, она мне и поведала, как Катя погибла. Немец разбомбил поезд – госпиталь, на котором жена находилась. Много раненых и медперсонала погибло, и Катя моя в их числе.
– Да, Васек, хватил ты лиха? Не каждый выдержит столько бед? Ну ладно, давай еще вмажем, помянем всех – кого с нами нет! Федя, наливай…
Выпили еще понемногу, закусили слегка
– Федор, я не успел тебе сказать. После звонка из Москвы, Когана хватил удар прямо в кресле, даже обмочился, бедолага? Я сам его таблетками отпаивал, испугался что крякнет.
– Да на кой хрен ты его спасал? Пусть бы эта сука сдохла!
– Ну, да, а как бы дальше дело повернулось? Что бы мне еще припаяли?
– Тоже верно. Все правильно: что ни делается – все к лучшему…
В камеру вошел, держа в руках под завязку набитый мешок. Сокамерники встретили молча, даже из блатного угла не донеслось ни звука.
У блатных вдруг прорезался нюх – почуяли волка.
Поставил на скамейку у стола мешок, развязал тесемку. Достал три пачки папирос, два коробка спичек, положил на стол
– Закуривайте мужики.
Из бумажного кулька насыпал горку мелких конфеток – леденцов, рядом положил, завернутый в холщевую тряпицу, шмат сала, килограмма на полтора, две мятые пачки чая.
– Разделите помаленьку и угощайтесь…
Камера ожила. Арестанты послезали с нар, забренчали кружками. Достали из заначки огрызок химического карандаша и рисовали на шкурке сала тонкие линии. Один запасливый принес прочную нитку – резать сало. Но большинство набросилось на папиросы. Камера так заполнилась табачным дымом, что один мужичок не выдержал и полез на окно открывать форточку.
Блатные из своего угла так и не вылезли. Сунулся было к столу веселый урка, но сзади рявкнули, смылся обратно.
Павлов сидел на своем месте, и выкладывал на нары неожиданно свалившееся богатство. Радовался теплой и добротной одежде, большому кисету с махоркой, вкусно пахнущему куску мыла.
Собирать передачи Корюхов умел.
В мешок было положено все самое нужное и необходимое для тюремной жизни. Даже катушку черных ниток, с воткнутой в нее иголкой, не забыл новый друг.
«Как и когда я смогу отблагодарить майора за все то что он для меня сделал? Навряд – ли судьба еще раз сведет нас с ним? Надо будет спросить у Феди-капитана его адрес, возможно из лагеря сумею ему написать…»
– Васька!…дергал его за штанину мужичок «расхититель»
…слезай! Мы хлеба нашли, и сала тебе отрезали. Там ребята еще чай крепкий на тряпках варят, велели тебя позвать. Слезай, давай!
– Кушайте и пейте чай без меня, я не хочу. Так и ребятам скажи.
– Ну, смотри, чтоб без обиды только? Нам же неудобно, сало то твое?
Заботливый «расхититель» ушел…
И потянулись дальше, похожие один на другой, длинные и тоскливые, дни ожидания. Следователь не вызывал. Как перевезли в «Кресты», так и забыли.
