После этого я бросила плавание, несмотря на все уговоры Людмилы Степановны, которая возлагала на меня большие надежды и пророчила мне спортивные достижения. Она пришла ко мне домой и попросила объяснить причины ухода. Когда я рассказала ей о той ситуации, она ответила: «Да не обращай ты на них внимания, ты же единственная в группе, кто плавает на спине». Но у меня не было желания снова столкнуться с тем, что я пережила, а перейти в команду старших не могла из-за недостаточной физической подготовки.
Алёнка не отставала от меня. Дошло до того, что после уроков я обнаружила в гардеробе свою шубу изрезанной в лоскутки. С вещами, повторюсь, тогда было очень тяжело, и эту шубу мне сшила тётя Люба из маминой. Я не помню, как дошла домой, но убытки от моего положения становились всё серьёзнее. Учителя сохраняли нейтралитет невмешательства.
Мама признавалась мне, что комплексует ещё и из-за дефекта речи, и ей стыдно идти в школу. Я возражала, что она хорошо говорит, но мама была непреклонна и советовала: «Они так себя ведут, а ты не обращай внимания. Пусть делают что хотят, будь выше этого». Я чувствовала себя в капкане. Мне казалось, что никто не способен мне помочь. Сердилась на отца, что он не приезжает и не защищает меня. Я росла, как гадкий утёнок, отвергнутый всеми…
Гнев и обида накопились во мне до предельной точки. То мне хотелось умереть самой, чтобы прекратить эти унижения, то я представляла, как буду убивать своих обидчиков. Но потом я вспоминала, что это ляжет клеймом позора на маму, и продолжала терпеть. Однако в очередной раз, когда во дворе одноклассник стал меня обзывать, не выдержала и метнула в него камнем. У него из головы пошла кровь. Я испугалась и убежала домой, спряталась в своём уголке и ждала, что придёт мама и скажет, что я убийца. Но этого не произошло. Просто он перестал меня дразнить. Так я узнала, что сила бывает более понятным языком для некоторых людей.
Следующей была близкая подруга Алёнки, которая постоянно приставала ко мне и говорила гадости, пинала меня и толкала. После очередных её нападок я развернулась и со всей силы толкнула её в ответ. Она потеряла равновесие и с размаху ударилась головой об асфальт. Меня прозвали ненормальной, но уже боялись в открытую доставать. Пакостили исподтишка (воровали тетрадки перед контрольной, мазали стул чернилами, приклеивали на спину бумажки с ругательствами, плевались). Так я отстояла себя. Мне даже нравилось быть неадекватной, потому что это делало меня неуязвимой и непредсказуемой в глазах малолетних тиранов.
Когда мне изрезали шубу снова, мама всё же пошла к директору школы. Но в этот день я тоже оказалась у директора – туда меня привела учительница математики, которая случайно чуть не получила моим портфелем по голове, когда я бросила его вдогонку однокласснику – тот весь урок играл им в футбол, разметав мои тетрадки по полу.
Длительный скрытый конфликт стал явным для администрации школы. Принято было считать, что это всё детские шалости, а тот, кого травят – ребёнок, у которого трудности с социализацией. К тому же становится очевидной разница сословий: хоть в наше время их уже не было, но родители, чей социальный статус выше, имеют большее влияние на директора и шанс на решение проблемы в свою пользу. Мама после всего снова сказала мне: «Отпусти и не помни зла. Никогда не опускайся до мести». Она мне твердила: «Дед войну прошёл и всегда повторял – как стояли на своём, так стоять и будем, – и ты никогда не сдавайся». Мне не хотелось подвести дедушку, и я, сквозь слёзы, держалась.
