– И у тебя получилось?
– Думал, что да. Но сейчас ты говоришь, что видишь во мне русского.
– Да, вижу, – подтвердила Соланж.
– Получается, что я не справился с поставленной задачей.
Соланж, как это нередко делала, забавно сморщила нос.
– А это плохо быть русским? – поинтересовалась она. – Вот я француженка и вроде это очень хорошо. Когда люди об этом узнают, у них появляется ко мне повышенный интерес. И я иногда этим даже пользуюсь.
– Я вовсе не стыжусь, что я русский. Просто не желаю внутри чувствовать себя таковым. Национальность – это один из самых сильных видов самоограничения и самообмана.
– Никогда так не думала о себе. Я люблю Францию и мне приятно быть француженкой. Но это мне совсем не мешает сниматься в Голливуде. И я с удовольствием снимусь в русском фильме, если ты успешно проведешь переговоры.
– Быть русским – это немного другое, – сказал Святослав.
– Да? – удивилась француженка. – Объясни.
Святослав вздохнул. Ему не нравился этот разговор, но он не знал, как из него ловко выйти.
– Русские – это особая нация.
– И в чем же?
– Русским не нравятся быть русскими, но при этом они очень гордятся, что они русские.
– Как это? Разве одно не противоречит другому?
– Противоречит. Но здесь в России это никого не смущает. Наоборот, на таких противоречиях держится вся национальная психология.
Соланж задумалась так глубоко, что на идеально гладком лбу появилось несколько несвойственных ему складок.
– Я не могу этого понять, – сообщила она плоды своих размышлений.
– А я не могу объяснить. Но все именно так, как я говорю.
– Знаешь, Святослав, мне было бы интересно сыграть такой противоречивый образ русской женщины. Хотя пока не представляю как.
– А мне – сделать такой фильм. Но я тоже пока не представляю как. Таких попыток в истории было немало, но не помню ни одну по-настоящему удачную. Наверное, обычному режиссеру это не под силу.
– А кому под силу?
– Не представляю. Возможно, требуется сверх гений.
– А ты, я так понимаю, себя им не считаешь, – вдруг насмешливо улыбнулась Соланж.
Святослав ощутил обиду. Да, он не гений, но многие считает его талантливым представителем новой кинематографической волны. И Соланж это прекрасно известно. И могла бы в таком случае пощадить его самолюбие. Тем более, последний его фильм оказался весьма провальным, он даже не покрыл затраты на его производство. И теперь попробуй найти инвестора в Америке. Вот потому и приходится вести переговоры с российскими продюсерами. Не будь этой неудачи, он бы ни за что не стал этого делать. Меньше всего ему хочется снимать тут.
Соланж почувствовала его настроение и дотронулась до руки.
– Не обижайся, милый, ты же знаешь мой язычок. Скажу, а потом жалею. Кстати, мы что-то очень долго едем. Случайно не в Сибирь.
Святослав посмотрел в окно. И увидел впереди знакомый дом, точнее, сначала был высокий непроницаемый забор, а уже за ним просматривалась крыша самого строения. Три года назад, когда он ненадолго заехал в Россию, то провел тут одни сутки.
– Дорогая, рад тебя проинформировать, что мы приехали, – сообщил он. – Остановитесь возле ворот, – сказал он уже таксисту.
Они вышли из машины. Святослав подошел к домофону. Надавил на кнопку и произнес: «Я к Михаилу Ратманову. Меня зовут Святослав, я его брат». Ворота автоматически раздвинулись, Святослав и Соланж вошли внутрь, катя за собой чемоданы.
Внезапно Соланж резко остановилась.
