В доме кто-то есть - страница 44

– Да, это все мои фантазии, – усмехнулась Алеста, махнув рукой. Брук все же решила, что не стоит.

– Знаешь, когда я лежал в психушке во второй раз, я познакомился там с одной девушкой. Дженни, – отвлеченно начал рассказывать Эсмонд. Алеста с интересом посмотрела на парня, сев поудобнее, приготовившись слушать.

– Она была очень красива. Белые волосы, бледная кожа и серые глаза. Наверно, так люди привыкли представлять ангелов. Но при это она была просто беспросветна глупа, – улыбнулся одним уголком губ Джефферсон.

– Почему? – искренне поинтересовалась Алеста. Ей отчего-то было интересней послушать про совсем чужую девушку, нежели думать о собственной жизни.

– Потому что она была абсолютно уверена, что именно она одна на всю больницу, тот самый здоровый человек, что оказался там по злой ошибке, – проговорил Джефферсон, посмотрев прямо в глаза своей собеседницы. Алесте почему-то было непросто выносить это долго. Она будто видела там что-то… что-то…что-то, что объяснить, к сожалению, не могла.

– Она отказывалась лечиться, отказывалась соблюдать правила и распорядок. Лишь без конца щебетала мне под ухо о том, что это ошибка, и что она абсолютно здорова. О том, что я должен понять ее и пожалеть. Ведь здоровому человеку среди психов страшно и ужасно. И я соглашался с ней. Говорил, что понимаю ее, что врачи скоро обязательно поймут свою ошибку и она выйдет.

– Чем она болела? – произнесла Алеста, уже погруженная в историю.

– Лудомания, – коротко пояснил Эсмонд, – Причем, весьма запущенная. Так вот, в одно утро, я сказал ей, что мне ужасно скучно. Что все это мне уже надоело. Я предложил ей небольшое пари. Она конечно согласилась. Мы поспорили на то, что у кого-то сегодня случится истерика. Я поставил на нет, она на да. Дженни выиграла и была этому очень рада. На следующий день я предложил ей спор вновь. Я сказал, что музыку в общей комнате включат, а она нет. Этот спор был абсолютно бесполезным. Музыку включали всегда и все пациенты об этом знали, но в ней уже проснулся азарт и она без колебаний ввязалась в безнадежное пари и конечно, проиграла. Так за неделю я довел ее до ужасного состояния. Она умоляла меня, других пациентов, уборщиков врачей поиграть с ней хоть во что-то. Если бы я предложил ей спор, на условиях, что на самом деле окажусь эльфом или русалкой, она бы согласилась. Ей было все равно. Мы спорили с ней в начале на шоколадные печенья, что нам давали на обеде. Это и стало ее валютой, и ее кушем. У неё началась мания. Сумасшествие. Ломка, проще говоря, – вздохнул Эсмонд, – Хотя, все и привыкли, что ломка бывает только у наркоманов и алкоголиков. Суть зависимости одна и от неё нельзя излечиться. Зависимый однажды – зависимый навсегда. Можно лишь бороться за ремиссию.

– И что с ней в итоге стало? – спросила заметно погрустневшая Брук. Она всегда очень быстро проникалась чужим горем, без конца пропуская его через себя. Ей было трудно это контролировать.

– Ей было плохо. Тогда вечером я спросил ее, считает ли она себя всё еще здоровой. Она не ответила. Она плакала, кричала, пыталась калечить остальных и себя. Делала всё, лишь бы ей отдали ее самодельные нарды из засохших кусков того самого печенья. Но потом позже, когда ее накачали таблетками и она стала отходить, она согласилась лечиться. Согласилась слушать врачей и жить так, как нужно там жить. Ей было больно, плохо и страшно от того, что она осознала невозможность контроля над собственным разумом и телом, но она согласилась, бороться за возможность найти вход в эту саму ремиссию. И только это важно. Только это имеет смысл, – кивнул Джефферсон, вновь посмотрев на Алесту.