– Я всем даю только два шанса!
– Черт подери, тебя же не убудет, – сказал алабамец, – а мы можем потерять работу.
Кувалда молча заполнил протоколы ареста, однако арестовал он только одного. Он вызвал городскую патрульную машину, и парня забрали. Остальные угрюмо отправились восвояси.
– Что скажет теперь мамаша? – произнес кто-то из них.
Один подошел ко мне:
– Скажи этому техасскому сукину сыну, что если мой брат завтра к вечеру не выйдет на свободу, пускай задницу бережет.
Я передал это Кувалде, немного смягчив выражения, но он ничего не ответил. К счастью, арестованного быстро отпустили и все обошлось. Контингент вышел в море, на его место прибыла новая буйная команда. Если бы не Реми Бонкур, я не остался бы на этой работе и двух часов.
Но частенько мы дежурили по ночам вдвоем с Реми Бонкуром, и тогда все шло как по маслу. Мы лениво совершали наш первый вечерний обход. Реми дергал все дверные ручки, надеясь обнаружить незапертую дверь. Он говорил:
– Я уже давненько подумываю сделать из какого-нибудь пса первоклассного вора. Он бегал бы у меня по комнатам и таскал у ребят из карманов доллары. Я бы так его выдрессировал, чтобы он, кроме зелененьких, ничего не брал. Он бы их у меня круглые сутки вынюхивал. Будь такое в человеческих силах, я научил бы его брать одни двадцатки.
Реми был буквально напичкан безумными идеями. Про этого пса он твердил несколько недель. А незапертую дверь он обнаружил лишь однажды. Мне вся эта затея была не по душе, и я не спеша двинулся дальше по коридору. Реми украдкой отворил дверь – и оказался лицом к лицу с управляющим бараками. Лицо этого человека Реми ненавидел. Как-то он спросил меня: «Как звали того русского писателя, о котором ты все время твердишь, – он еще засовывал себе в башмак газеты, а цилиндр свой нашел на помойке? – Эта чепуха пришла Реми в голову после моих рассказов о Достоевском. – Ага, вспомнил, ну конечно – Достиоффски. С такой рожей, как у этого управляющего, можно иметь только одну фамилию – Достиоффски». И единственная незапертая дверь, которую он наконец обнаружил, как раз и оказалась дверью Достиоффски. Сквозь сон Д. услышал, как кто-то возится с дверной ручкой. Он вскочил и, как был, в пижаме, с видом вдвое более грозным, чем обычно, направился к двери. Когда Реми ее открыл, его взору предстало искаженное злобой и слепой яростью заспанное лицо.
– Что это значит?
– Я только попробовал, заперта ли дверь… Я думал, это… э-э… чулан. Я искал швабру.
– То есть как швабру?
– Ну, э-э…
Я шагнул вперед и сказал:
– Наверху один парень наблевал, в коридоре. Надо вытереть.
– Это не чулан. Это моя комната. Еще один подобный случай, и я потребую, чтобы с вами разобрались и вышвырнули вас на улицу! Вам это понятно?
– Наверху один парень наблевал, – повторил я.
– Чулан дальше по коридору. Вон там, – Он показал пальцем и принялся наблюдать, как мы ищем швабру, а потом с идиотским видом тащим ее наверх. Я сказал:
– Черт подери, Реми, вечно мы из-за тебя попадаем в дурацкие истории. Может, хватит? Что это тебе приспичило воровать?
– Дело в том, что этот мир мне кое-что задолжал. И нечего учить старого маэстро новому мотиву. Будешь и дальше толкать такие речи – и тебя стану звать Достиоффски.
Реми был просто ребенок. Еще давным-давно, во Франции, в тоскливые школьные годы, он был лишен всего. Приемные родители попросту запихивали его в школу и бросали на произвол судьбы. Его унижали и запугивали и выгоняли почти из каждой школы. Он бродил в ночи по дорогам Франции и, пользуясь своим невинным словарным запасом, изобретал проклятия. Теперь же он стремился вновь заполучить все, что потерял. А потерям его не было конца; казалось, это будет тянуться вечно.
