Рижский бульвар относился к историческому центру столицы, а большинство зданий можно было по праву считать архитектурным достоянием, поэтому правительство щедро финансировало реставрацию фасадов разрушающихся под воздействием времени домов. В добротных пятиэтажках с лепными карнизами и высокими потолками и по сей день проживала интеллектуальная и творческая элита – писатели, художники и выдающиеся научные деятели, а также их, как водится, бесталанные потомки, являющие собой живой пример заслуженного отдыха уставшей от воспроизводства гениев природы. Квартиру на Рижском получил еще отец Марка Натановича, известный в свое время живописец, обласканный советской властью за реалистичное изображение партийных функционеров. При нынешнем режиме имя Натана Вельштейна мало кто помнил, а принадлежащие его кисти портреты пылились на складах вместе с бронзовыми бюстами вождя мирового пролетариата. Ведомственное жилье давно стало приватизированным, а в обществе прочно утвердились глубоко антагонистические социализму экономические отношения, но в домах на Рижском продолжал незримо витать дух ушедшей в небытие эпохи.
В ближайшем магазине мы с Эриком купили к чаю коробку конфет, неуверенно переглянулись и синхронно издали многозначительный вздох. Похоже, с основной линией поведения, никто из нас так и не определился. Я запустила руку в карман и вытащила на свет божий аккуратно сложенный вчетверо листок бумаги. Мельком взглянула на все это непотребство, и на душе мне стало совсем гадостно. Сомневаюсь, что этот «шедевр» и на выставку творчества душевнобольных без взятки примут, а уж показывать подобное безобразие родному сыну художника-натуралиста и вовсе попахивает дурным тоном.
–Ну, не умею я рисовать, что тут сделаешь? – Эрик без труда прочел мои мысли, – может, у тебя и лучше получится, но только как бы ты в обморок не грохнулась, когда я буду тебе позировать!
–Избавь меня, пожалуйста, от такого счастья, – мрачно огрызнулась я, – ты вообще лишний раз рот не открывай, это тебе не редакция. И от плоского юмора тоже попрошу воздержаться.
–Какие Бермуды, такие и треугольники, Линкс, – ухмыльнулся Эрик, – а, значит, в редакции я все сделал правильно?
Я прокрутила в памяти цветной калейдоскоп отвисших челюстей и широко распахнутых глаз, и убежденно заключила:
–Более чем. Если, конечно, не считать хвалебные оды самому себе.
–Мне можно, Линкс, – неожиданно посерьезнел Эрик, – я уже почти покойник, а о мертвых – либо хорошее, либо ничего.
По крутым ступенькам подъездной лестницы самопровозглашенный покойник взбежал с абсолютно неуместной для потенциального трупа резвостью, что заставило меня усомниться в объективности произведенной Эриком самооценки. Комментировать «гонки по вертикали» я до поры до времени не стала, но упаднические мысли меня незаметно покинули.
Дверь нам открыла аппетитно благоухающая свежей выпечкой дама постбальзаковского возраста в цветастом фартуке. В руке домработница держала здоровенный половник, предназначенный, если судить по размерам, для использования в качестве орудия самообороны от незваных гостей.
–Ида? – уточнила тетка, сурово хмуря выщипанные в тонкую ниточку брови.
Я хотела было показать журналистское удостоверение, но вспомнила, что в «Вечерней столице» я с сегодняшнего дня не работаю, и лишь утвердительно качнула головой.
–Антон Маркович должен был вас предупредить…
