Увидев в конце квартала высокий, старый викторианский дом, я понял, что собака привела меня точно по адресу.
– Черт!
Я произнес это вслух – и притом громко. Что-то щелкнуло в голове, да так, что все тело содрогнулось.
Я знал, чей это дом. В голове возникла картинка с вечеринки: рядом с «ямайцем» Робертом, спиной ко мне, стоит огромный рыжеволосый парень.
Большой Джим Салливан.
Это его дом.
Большой Джим был на год старше меня, на шесть дюймов выше и в два раза тяжелее. Он стал знаменит после одной попытки угона, которая закончилась тем, что Джим вырвал из рук преступника пистолет (ободрав указательный палец угонщика), а затем избил беднягу его же оружием. Позднее Джим навестил того парня в больнице и в течение нескольких часов читал ему Библию. А однажды Джим победил в драке Зака Голдстейна, перебросив его через перила лестницы.
Одна мысль о Салливане приводила меня в ужас; захотелось выкинуть собаку из машины и умчаться прочь.
Дело в том, что у Большого Джима была сестра.
Мы звали ее «Огурец», а ее настоящее имя я забыл. Девочка, младше меня на два года, училась со мной в спецшколе. Все думали, что «Огурец» – это намек на какие-то сексуальные изыски, но на самом деле это сокращение от «Морской огурец». У этих существ есть забавный защитный механизм: при встрече с хищником они извергают из себя кишки, рассчитывая отвлечь внимание врага. Это правда, можете мне поверить, ведь прозвище придумал я.
Понимаете, сестру Джима часто тошнило – то есть, очень часто. Она извергала содержимое своего желудка не менее двух раз в неделю. Почему с ней это происходило, я не знаю. Вообще, проблем у нее хватало, но прозвище по крайней мере у нее было классное.
Когда меня исключили из обычной школы и отправили в заведение для детей с психическими отклонениями, Джим узнал, что прозвище его сестре придумал я. До конца учебного года я жил в постоянном страхе – боялся, что громила подстережет меня на стоянке и порвет в клочья. Весь ужас заключался в том, что, истекая кровью и выплевывая выбитые зубы, я бы понимал, что получил по заслугам.
Значит, Большой Джим был на той вечеринке. С Робертом? Что бы это значило? И почему там оказалась его собака? Он что, берет ее с собой на все вечеринки? Может, он ослеп, и Молли служит ему поводырем? Может, у нее день рождения?
Я чувствовал себя полным идиотом: вместо того, чтобы спокойно оставить псину на поле, я катаю ее по городу.
Я лихорадочно попытался понять, что мне со всем этим делать – с Робертом, «соевым соусом» и сверхъестественно умной собакой.
Постой. Рядом с домом нет машины.
Ну и что? Наверное, Джим крепко выпил и сейчас отсыпается у подружки.
Бред. Большой Джим не пьет, и, кроме того, он бы не оставил сестру всю ночь сидеть дома в одиночестве.
Я вылез из машины и жестом велел собаке идти за мной. Она не сдвинулась с места. Я вспомнил, как подзывают собак, окликнул ее и похлопал себя по бедру. Безрезультатно. Так продолжалось несколько минут: собака обнюхивала Джона, а в мою сторону даже не смотрела. Наконец мне стало ясно, что я могу хлопать хоть до посинения, но это ничего не изменит. Я нагнулся и потянул за ошейник. Собака попятилась, зарычала и посмотрела на меня с отвращением. Мне и в голову не приходило, что собаки могут испытывать подобные чувства.
– Вылезай, черт побери! Ты сама заставила меня сюда приехать!
Джон, лежавший на неудобном сиденье, сгорбленный и перекрученный, словно манекен для краш-тестов, даже не шевельнулся, и это напугало меня больше всего. Похоже, он не спал, а потерял сознание. Я грубо схватил Молли за ошейник.
