– Да ты-то чего мнешься? Оставайся! – говорил Аристарх Прохорыч, отнимая картуз у Калина Калиныча.
– Я-с… я-с с моим удовольствием, – лепетал старик, – только мне нужно домой-с… Дело есть, как же-с!
– Э, пустяки… Какие ночью дела?! Ты вот оставайся лучше. Куда собрался? Домой? А дома чего не видал? Ведь жена знает, где ты…
– Это точно-с, только-с оно неловко-с.
– Чего же тут неловко? Кажется, люди все порядочные, компания приличная, а ты брезгуешь.
– Нет-с, зачем же-с… Я только насчет того, что я человек все-таки семейный-с…
– Да что с ним говорить попусту, – вступился Заверткин. – Ты, Калин, говори уж прямо, что твоя Матрена Савишна в подполье тебя посадит, если опоздаешь.
Все засмеялись. Смеялся Пальцев, смеялся земский доктор, смеялся директор старозаводского технического училища, смеялись два управителя. Этот смех задел Калина Калиныча за живое, и он остался.
– А что же-с, я и останусь, – говорил он, потирая маленькие ручки. – Матрена Савишна, оно точно, будут сердиться, а я скажу: в гостях воля хозяйская… Хе-хе-хе!..
– Молодец, Калин Калиныч! – орали пьяные голоса. – Браво, Калин Калиныч! Будь же мужчиной, голубчик, а то ты совсем обабился.
Через час вся компания расположилась спать в той же комнате, где происходила «закуска». Калину Калинычу было отведено место где-то под столом; он уже разделся и готовился снимать сапоги.
– А ведь, Калин Калиныч, если рассудить это дело, так ты не совсем хорошо это делаешь, что остаешься спать здесь, – заговорил Пальцев. – Ты, ангел мой, не холостой человек, а оставляешь дома жену одну. Она, ангел мой, будет о тебе думать, что ты бог знает куда забрался. Нехорошо, ангел мой!
Это было сигналом, и все разом начали уговаривать Калина Калиныча идти домой. Старик сначала недоверчиво смотрит на всех, но потом начинает быстро одеваться. Когда совсем одетый Калин Калиныч хочет прощаться, Гвоздев загораживает ему дорогу и говорит:
– Ну вот, какой ты бесхарактерный человек!.. Тебе сказали, что нехорошо в чужих людях спать, ты и поверил. Да ведь ты сказал, – значит, нужно оставаться. Вот у Федора Иваныча тоже есть жена, и у других, да ведь не бегут от хорошей компании. Ты просто срамишь меня.
Эта забавная сцена, в которой Калин Калиныч то начинал прощаться со всеми, чтобы идти домой, то снова раздевался и ложился на свое место, продолжалась слишком долго и, наконец, надоела всем, так что старика на время оставили в покое.
– А ведь ты, Калин Калиныч, боишься своей Матрены Савишны? – спрашивал кто-то в темноте, когда уж все готовились заснуть.
Старик крепился и ничего не отвечал; но это не удовлетворяло гостей, которым хотелось еще потешиться над старым чудаком.
– А ведь признайся, ангел мой, она иногда лупцует тебя? – послышался голос Пальцева, вызвавший сдержанный смех публики. – Ведь ты, ангел мой, говорят, сильно боишься ее? Конечно, ангел мой, я этому не верю, но все-таки…
– Что же мне их бояться? – отозвался, наконец, старик, терпение которого прорвало. – Они не медведь…
– Э, да что тут пустяки говорить! – послышался голос Феди Заверткина, временно потерявшего сознание и теперь снова получившего способность выражаться членораздельными звуками. – Не-ет, бр-рат, нет!.. Ты нам р-расскажи, как жена тебя в подполье столкнула…
– Калин Калиныч, голубчик, расскажи! – послышались умоляющие голоса. Кто-то черкнул спичкой о стену, и зажгли свечу.
