Наливаю себе кипяток и вижу на блюдце мокрый пакетик. Хм, Алена заварила чай в пакетике. Это вообще-то мой чай, я купила. Борис чуть с ума не сошел, когда увидел: там чайная пыль, ароматизаторы и вещества, вызывающие рак! Чай следует заваривать только листовой, причем не любой, а крупнолистовой и желательно зеленый! Я сказала тогда, что зато пакеты – это удобно утром, когда спешишь. Он посмотрел на меня, как на кошачью кучку, и стал читать новую лекцию о том, как вредно поздно ложиться спать, а потом увидел мое лицо и ледяным тоном сказал, что мое здоровье – это мое дело. Вот и отлично. Я прячу коробку в глубине шкафа, а использованные пакетики заворачиваю в салфетку перед тем, как выбросить. Не хочу доводить Бориса до инфаркта, а если честно, не хочу слышать еще одно нудное выступление.
Бросаю в свою чашку пакетик и иду к холодильнику, чтобы по-быстрому сделать себе бутерброд. Алена молчит. Я оборачиваюсь: она греет ладони о чашку, глядя в одну точку. Мне кажется, что-то не так.
– Всё нормально? – осторожно спрашиваю я. – Сделать тебе бутер?
Она переводит на меня непонимающий взгляд.
– Что?
– Бутерброд будешь?
– Да, спасибо, – растерянно говорит она.
Я быстро режу сыр (лучше бы колбасу, но колбаса ужасно вредна, в доме ее быть не должно), вынимаю из пакета батон-нарезку. Ставлю перед Аленой тарелку и сажусь напротив.
– Всё нормально? – снова спрашиваю я, отпивая из чашки. – Ты какая-то никакая.
Алена с силой трет лоб, оставляя на нем красные следы.
– Не знаю… Я всю ночь не спала. Только заснула – ужасный сон приснился, до сих пор не могу прийти в себя.
– Что за сон?
Алена задумывается на секунду, подбирает слова.
– Сначала как будто кто-то скребся снаружи в стену. Я точно слышала, такой ясный звук, четкий… Потом этот человек с тачкой, которого ты видела…
– Толик, – подсказываю я.
– Да. Как будто я смотрю в окно, а он подошел к нашей калитке и стоит. Я вышла прогнать его, стала говорить по-хорошему, мол, уходите. А он заулыбался, жутко заулыбался, у него половины зубов нет. И я его так в спину подтолкнула, и он ушел. А я вернулась домой и вижу…
Алена умолкает, делает глубокий вдох и неожиданно говорит:
– Блин, я так курить хочу. У тебя нет ничего?
Я проглатываю всё свое изумление, все ехидные вопросы и просто качаю головой.
– Жалко. Короче, я иду в дом. Всё очень реалистично. Я знаю, что ты в школе, Боря на работе. Я иду в нашу комнату и вижу, что Мирчика нет в кроватке, хотя он точно был там. Я щупаю постель, она теплая. Я думаю, может, он как-то вылез, хотя знаю, что не мог никак. Начинаю бегать, искать его, кричать. И вдруг понимаю. Вспоминаю, что в тачке у этого мужика лежало свернутое одеяло. И я понимаю, что… малыш был там, в этом одеяле. Этот Толик приходил за ним, и я его так просто отпустила, как будто отдала. Я выбегаю, кричу, а там идет дождь, и никого нет. Я плачу. Такое отчаяние… Я с этим проснулась – с криком, со слезами.
Я чувствую, как холодеет моя спина, остро представляю себе всё, о чём она говорит. Мне ее жаль, просто отстраненно жаль, как любого другого человека.
– Ну, это просто сон, – неловко говорю я и подвигаю поближе к ней тарелку, – поешь.
– Боря тоже сказал, что это ерунда, но я не могу забыть. Здесь что-то не так. В этом месте что-то не так.
Если бы она спросила меня, что я думаю об этом, я бы сказала, но она не спрашивает. Она смотрит на тарелку с бутербродом и переводит взгляд на меня.
