– Да кто ж их знает! Должно быть, уж такая безъеристая грамматика сербская.
– Постой, постой… Вон у них есть буквы, которых у нас нет. Какое-то «ч» кверху ногами и «н» с «ериком» у правой палки, – рассматривала Глафира Семеновна буквы на вывесках.
Показалось большое здание с полосатыми будками и бродившими около него караульными солдатами с ружьями.
– Это что такое за здание? – задал себе вопрос Николай Иванович. – Дворец не дворец, казармы не казармы. Для острога – уж очень роскошно. Надо извозчика спросить.
Он высунулся из окна кареты и, указывая на здание пальцем, крикнул:
– Эй, братушка! Извозчик, что это такое? Чей это дом?
С козел отвечали два голоса. Что они говорили, Николай Иванович ничего не понял, но, к немалому своему удивлению, взглянув на козлы, увидал, кроме извозчика, войника, сидевшего рядом с извозчиком. Николай Иванович недоумевал, когда и зачем вскочил на козлы войник, и, подняв стекло у кареты, дрожащим голосом сказал жене:
– Глафира Семеновна! Вообрази, у нас на козлах сидит полицейский солдат.
– Как полицейский солдат? Что ему нужно? – тревожно спросила Глафира Семеновна.
– И ума не приложу. Удивительно, как мы не заметили, что он вскочил к нам на станции железной дороги, потому что иначе ему неоткуда взяться.
– Так прогони его. Я боюсь его, – произнесла Глафира Семеновна.
– Да и я побаиваюсь. Черт его знает, зачем он тут! Что ему нужно?
У Николая Ивановича уже тряслись руки. Он опять опустил стекло у кареты, выглянул в окошко и крикнул извозчику:
– Стой! стой, извозчик! Остановись!
Но извозчик, очевидно, не понял и не останавливался, а только пробормотал что-то в ответ.
– Остановись, мерзавец! – закричал Николай Иванович еще раз, но тщетно. – Не останавливается, – сообщил он жене, которая уж крестилась и была бледна как полотно. – Войник! Братушка! Зачем ты на козлы влез? Ступай прочь! – обратился он к полицейскому солдату и сделал ему пояснительный жест, чтобы он сходил с козел.
Войник пробормотал что-то с козел, но слезать и не думал. Извозчик усиленно погонял лошадей, махая на них руками. Николай Иванович, тоже уже побледневший, опустился в карете на подушки и прошептал жене:
– Вот что ты наделала своим строптивым характером в таможне! Ты кинула в лицо таможенному чиновнику куском ветчины, и за это нас теперь в полицию везут.
– Врешь… Врешь… Я вовсе и не думала ему в лицо кидать… Я перекинула только через голову… через голову… и ветчина упала на пол… Но ведь и он не имеет права…
Глафира Семеновна дрожала как в лихорадке.
– Да почем ты знаешь, что в полицию? – спросила она мужа. – Разве он тебе сказал?
– Черт его разберет, что он мне сказал! Но куда же нас иначе могут везти, ежели полицейский с козел не сходит? Конечно же в полицию. О, братья-славяне, братья-славяне! – роптал Николай Иванович, скрежеща зубами и сжимая кулаки. – Хорошо же вы принимаете у себя своих соплеменников, которые вас освобождали и за вас кровь проливали!
Глафира Семеновна была в полном отчаянии и бормотала:
– Но ведь мы можем жаловаться нашему консулу… Так нельзя же оставаться. Скажи, крикни ему, что мы будем жаловаться русскому консулу. Выгляни в окошко и крикни! Что ж ты сидишь как истукан! – крикнула она на мужа.
Карета свернула в улицу и остановилась у ворот белого двухэтажного дома. С козел соскочил войник и отворил дверцу кареты.
VIII
– Приехали… Доплясались!.. А все из-за тебя… – говорил Николай Иванович, прижавшись в угол кареты. – А все из-за тебя, Глафира Семеновна. Ну, посуди сама: разве можно в казенного таможенного чиновника бросать ветчиной! Вот теперь и вывертывайся как знаешь в полиции.
