Вот дерьмо!
В бардачке у меня тоже был припрятан кинжал, а в закрытой стенной нише стоял арбалет. Но чтобы достать первый, мне требовалось пробежать прямо под носом у Гатри, а второй был не заряжен. Отобрать нож голыми руками у крупного и разъяренного противника мог разве что Убби, но не я. У меня в запасе оставалась всего пара секунд на поиск пригодного оружия, и я схватил первое, что попалось мне на глаза…
Это было даже символично: заехать по морде строителю Ковчега тем, что он ненавидел больше всего, — нечистым огнем. Впрочем, сейчас мне было не до поэтических наблюдений. Выдернув из держателя факел, я сделал неуклюжий, но сильный выпад и ткнул своим оружием прямо в лицо идущему на меня врагу. Факельная ручка была достаточно длинной, и я дотянулся до него прежде, чем он — до меня. Помимо ожога Гатри получил еще и палкой по зубам. Но этот удар он, кажется, даже не почувствовал. Едва горючая смесь (мы сами изготавливали ее из воска и стеарина) попала паломнику на усы и бороду, те вспыхнули не хуже, чем пропитанная этим же составом льняная ткань на факеле.
Каких только криков и воплей ни наслушался я за свою жизнь, но такой, наверное, слышал впервые. Не знаю, как громко орал бы я, поджарь мне кто-нибудь лицо, но Гатри заверещал так истошно, что я, оторопев, даже не нанес повторный удар. Хотя он и не понадобился. Как только вражья борода сама обратилась в факел, староста снова выронил нож и начал яростно лупить себя ладонями по лицу, пытаясь сбить пламя. Однако то разгоралось быстрее, чем бедолага успевал себя тушить, и он вдобавок обжег себе руки. После чего его крики стали еще безумнее, хотя, казалось, безумнее было уже некуда…
Едва я представил, как этот живой факел набрасывается на меня, и всю мою оторопь как ветром сдуло. Подобрав смятый коврик, я набросил его на Гатри и, пока тот не упал и не начал кататься по полу, вытолкал его на мостик. А потом захлопнул дверь и задвинул на ней оба засова. Вообще-то, ей следовало быть запертой с самого начала, не пригласи я к себе этого гостя. Но и сейчас, когда я от него избавился, перекрыть выход в рубку было еще не поздно.
Наша потасовка продлилась от силы секунд двадцать. И когда я вернулся к штурвалу, на палубе почти ничего не изменилось. Одни пираты продолжали пинать дверь моторного отсека, другие вертелись возле бесполезных «Эстант», а парочка взломщиков все еще боролась с замком инструментального ящика. Но все они бросили свои занятия и замерли в испуге, когда на мостике возник их вопящий и дымящийся староста.
Коврик помог ему сбить пламя, но дикая боль от ожогов заставляла его орать не переставая. Его рассудок помутился, и ему было уже явно не до пиратства. Что ж, отличный момент для контратаки! Ну теперь держитесь!..
— Mio Sol! — вновь окликнула меня Малабонита. Она видела, что стряслось с Гатри, но не знала, жив ли я, и оттого не на шутку беспокоилась.
— Живой! — покричал я в ответ, выворачивая штурвал и возвращая «Гольфстрим» на прежний курс. — А теперь жги их, Моя Радость! Давай, поджарь эту сволочь!..
Возвращение в мир огня было воспринято в Атлантике неоднозначно. Даже в нашей команде он вызывал противоречивые эмоции. Я относился к нему настороженно, но с возрастающим интересом. Малабонита, напротив, — без страха, но и без особого интереса, как к новой и полезной, но незамысловатой утвари. Де Бодье больше всех из нас подпадал под определение «огнепоклонник». Теперь половину его верстаков и полок занимали горелки, смесители, измельчители и разнокалиберные емкости. Все свое свободное время Гуго корпел над ними, изучая по сохранившимся у него древним книгам свойства огня и способы его получения. И добился немалых успехов, что для исследователя с пытливым умом было, впрочем, закономерно. Убби же видел в огне живое существо, могучее и разумное — практически собрата-воина. Северянин часто разговаривал с ним, но отказывался признавать в нем своего боевого помощника. По той же причине, по какой он не пользовался стрелковым оружием, причисляя его к неблагородному.
