– Значит, ты решила поднять бунт.
– А конус? Какой очаровательный, он тут ни к селу ни к городу, – она примостила пыльный конус на макушку. – Теперь у меня есть колпак.
Веранду и кабинет бухгалтера разделяло распахнутое окно. В кабинете сидел Козинцев и просматривал какие-то ведомости. Коновальцев не без опаски следил за возможной реакцией начальника.
Лера сняла конус с головы и обратилась к нему с гамлетовским трагизмом, будто к черепу Йорика.
– Конус, скажи, зачем я сюда пришла? Флаги, скажите, зачем я вами размахиваю? А ты мне скажи, – она резко повернулась к Ивану, – ты мне скажи, что я значу для всех вас?
Иван сложил ладони в треугольник – жест, который всегда предшествовал профилактической беседе. Сейчас нравоучения посыплются на голову Леры камнями.
– Ты коммунистка. Ты состоишь в одной из самых уважаемых организаций в городе. Ты руководишь всей нашей информационной работой, на тебе держится наше оповещение.
– Разве это может определять меня как личность?
– Что ты имеешь в виду?
– А что у вас здесь есть ещё? – Лера полезла в коробку. – Футболки какие-то, кепки. О, а это что?
Она извлекла книгу с багровой обложкой и золотистой надписью: «ЛЕВ ТРОЦКИЙ. ИСТОРИЯ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ».
– Выброси это сейчас же! – Коновальцев потянулся к окну и захлопнул раму. Козинцев приподнял голову, осмотрелся и вернулся к ведомостям.
– А я, может, прочитать хочу. Почему мне нельзя читать? Я, может, хочу узнать про… чего там? Про историю русской революции.
– Давай мы с тобой потом об этом поговорим.
– Поговорим? Поговорим? Я не хочу, чтобы мне на блюдечке приносили разжёванное. Это я с тобой поговорю.
– Послушай, у нас впереди важные мероприятия. Наша организация должна греметь. Греметь на весь город. И ты человек, как я уже говорил, на котором держится вся наша информационная работа. Без тебя и без усилий каждого члена организации ничего не выйдет.
– Я тебя…
Она не договорила. Густо покраснев, прошмыгнула мимо Коновальцева и выскочила прочь из веранды.
– Привет, Лерочка, – раздался из кабинета голос Розы Белоусовой. – Подойди сюда, сядь.
Балабанова повиновалась. Она испытывала к старухе странное уважение, граничащее с боязнью.
– На, возьми, – Белоусова кинула на стол горсть конфет в цветных обёртках. – Помяни первого моего мужа, у него сегодня годовщина.
И, вытянув шею, приблизилась старческим сморщенным лицом к лицу девушки.
– Ты что, уходить собралась? Что там у вас произошло?
– Да нет, – каким-то целомудренным голосом ответила Лера.
– Ты это брось. Он кричал на тебя?
Вот как ей ответить? Как объяснить старухе, что она не от Коновальцева-партийца, а от Коновальцева-мужика хочет получить нечто особенное?
– Ванька иногда может закомандоваться. Я всегда ему говорила – слушай других людей, а не только как ты хочешь делай. Молодёжь у нас слишком импульсивная пошла.
– Не кричал, нет.
– Закомандовался? Я поговорю с ним. А ты не вздумай выходить из организации. Сколько сил было в неё вложено, а? И тобой в том числе. И сейчас ты хочешь, чтобы все твои усилия насмарку пошли? Бросай такие мысли.
– Я не хотела никуда уходить. Просто…
– Пойди сейчас к нему и помирись. У него гордость, сам он первый не пойдёт. А вам нужно организацию поднимать.
И вновь чувство долга взыграло в ней – она должна, у неё же ответственность.
Иван сидел в каморке среди развешенных по стенам грамот и благодарностей, покоившихся на полках книг о диалектическом материализме, в компании портретов Брежнева и Ким Чен Ына. Здесь Коновальцев набирался моральных сил. При появлении Леры он и бровью не повёл.
