Питер сделал серьезное лицо, напрягся и выдал:
– Как же вы всем растрепите, если окачуриться собрались в скором времени на моем рабочем месте? Мертвые молчат!
– Ты в этом уверен, Питер? – непонятно самому почему, вдруг влез и я.
Он опять напрягся, да так, что его левый глаз укатился к переносице, и в один миг он стал похож на черномазого пупса со сломанным лицом.
– Эээ… С тобой все хорошо? – спрашиваю. – Может, водички?
В общем, когда глаз его вернулся в прежнюю орбиту на лице, он рассказал нам, как на духу, все свои семейные тайны. Что брат его, сволочь недорезанная, спер из дома какие-то родовые ценности на большую прожиточную сумму, и свалил неведомо куда и зачем. Никто теперь не знает, где этот выродок семейный шкерится, и найти его, похоже, никакой возможности не предвидится. В полицию не обращались, дабы избежать позору на поседевшие родительские головы. Что сестру кое-как выдали замуж, наконец, и вздохнули все с огромным облегчением. Потому как уже и не надеялись, что это когда-нить произойдет, по причине просроченного возраста и отсутствия необходимого количества приданного, спертого как я понял, ее ненаглядным козлиной-родственником.
Нашелся на сестру какой-то доктор из Кералы, по объявлению в газете. Хороший товарищ. Лашка ему, типа, внешне приглянулась. Вот он и втрескался по самую чалму, да наперекор всей своей собственной родне. В общем – увез. И у них теперь родилась двойня. Девочки. По этому поводу его родителей вообще… преждевременный апокалипсис семейного масштаба накрыл. Даже проклясть хотели. Рождение девочек в Индии – трагедия. А тут сразу две. Это откуда же столько приданого взять? Работать на них – не переработать. Но потом бабка с дедом передумали, уж больно им внучки понравились.
– Сэр… а что такое коклюш?
– Эээ… – промычал Коська, – это ты у своего зятя поспрашивай. Он тебе лучше объяснит. Неси нам лучше брияни с морскими гадами, лепешки с сыром и чесноком, райту с овощами и рыбу. И чтобы рыба непременно была жареная. С корочкой. А не вареная, как в прошлый раз. И еще два пива и ром. Рома бутылку сразу волоки, а не по 100 грамм таскай. Ищи потом тебя, свищи за каждой рюмкой. И вот еще, – Коська полез в сумку, и достал из нее сверток. – На вот, держи. Подарок тебе от нас.
Сверток этот я первый раз в жизни увидел, не знал, что Коська с собой пер. Питер развернул его, и как мне показалось, даже хрюкнул от радости. В нем оказались две пачки семечек и непромокаемый плащ, что мы из Гонконга весной привезли. Вытаращил я на все это дело свои лупетки, и когда Питер со счастливым лицом ушел, спросил Коську:
– Ты, – грю, – чего… в своем уме-то? Ну, ладно семечки. Они по ним страдают постоянно. Любовь у них к нашим семкам невероятная. Но плащ-то дорогущий на хрена отдал? Где ты теперь такой возьмешь еще себе? В Гонконг на обратном пути рванешь? За палаткой?
– А это и не мой плащ вовсе, – отвечает Коська, – это твой! Мой дома остался. А свой ты все равно хотел кому-нибудь подарить. Ты ж постоянно, что тебе цвет не подходит, орал. Что ты, типа, в нем на нервного гномика, страдающего желтухой похож. Забыл, что ли?
– Да ничего я не забыл. Но это не значит, что нужно было втихаря его у меня спереть, чтобы потом Питеру в презент отдать. Мог бы хоть спросить.
– Да ты бы все равно не отдал, если бы я спросил. И у тебя дома еще одна лишняя и ненужная вещь валялась бы, в виде ярко желтого плаща с безумным драконом на груди. А так Питеру приятно. Будет в чем в мунсун девок клеить. Они ж такой штуки тут, отродясь, не видали.
