Сходил в хату за чемоданчиком, и мы отправились в санаторий. Днем дорога показалась не столь необычной – чахлые деревца с пожухлой листвой, низенький кустарник с мелкими листочками, полусухая трава в колючках, – словом, всё, как и повсюду в степных районах Украины. Ни тебе пальм, ни зарослей бамбука. В общем, морем, в моем представлении, здесь и не пахнет.
То ли мы пошли другой дорогой, то ли к другому санаторию, но вдруг вышли из парковых зарослей на открытое возвышенное место.
– А вот и море, – остановился Василий Георгиевич и широко развел руки, словно хотел обнять весь этот диковинный мир.
Я взглянул и задохнулся от восторга – передо мной, до самого горизонта распласталось нечто, доселе невиданное.
“Безмолвное море, лазурное море, стою очарован над бездной твоей. Ты живо, ты дышишь”, – невольно всплыли в памяти строки, как нельзя кстати, подходящие моменту. Жаль, забыл и автора, и продолжение. Завороженный, я застыл, как сомнамбула, на вершине холма санаторного парка. Надо мною бездонное небо, а впереди – такая же синева, вплоть до самого горизонта, где, казалось, высокий небосвод утонул в морской пучине, а та невероятным образом вздыбилась до самых небес. Ощущение, что стою на краю “земной тверди”, плывущей неведомо куда по безбрежному “морю-окияну” на трех библейских “черепашках”.
“Чайка крыльями машет, за собой нас зовет”, – звонким мальчишеским голосом запела ошалевшая от радости душа. Вот только чаек отсюда не видать – далековато.
“Белеет парус одинокий в тумане моря голубом”. А это уже послание через века от любимого поэта Лермонтова. Увы, туман моря голубого чист аж до самого горизонта – на всей акватории ни суденышка, ни скромной лодки рыбака.
“Простор голубой, земля за кормой, гордо реет над нами флаг Отчизны родной”, – прозвучал, конечно же, мой любимый “Марш нахимовцев”. Вот он, простор голубой! Я вижу его наяву, а не годами представляю лишь мысленно! А вся Земля – это мой корабль. Я – рулевой, Великий Мореплаватель, устремивший его в бесконечные просторы Вселенной.
Свои слова пришли лишь через много лет. Но сочиняя стихи о лете, всегда видел перед собой именно эту картину, которую тогда увидел впервые:
Волны синего моря
Мне сегодня приснились.
О могучие скалы
Они с шумом дробились.
Серебристым потоком
Брызги к небу взлетали.
Отражалось в них солнце
И лазурные дали.
Те безбрежные дали,
Где незримой чертою
Небо словно сливалось
С голубою волною.
Там, за синим простором,
В море солнца и света,
Неизвестные страны –
Страны вечного лета.
– Толя! Ты шо, уснул? – вернул в реальность Василий Георгиевич, – Чи ты моря николы нэ бачив?
– Чи ни, – только и ответил ему.
– Пойдем, Толя! Побачишь ще. Никуды воно нэ динэться, а я на работу опоздаю, – окончательно развеял волшебные чары отец Толика Беленького.
Вздохнув, огляделся. Запомнить бы это местечко, чтобы приходить сюда хоть изредка.
– Ладно, пошли, – согласился с ним, и петляющая тропинка повела нас куда-то круто вниз в густую чащобу невероятно колючего кустарника.
– Обэрэжно, Толя, нэ зачепысь, – предупредил провожатый. Вовремя предупредил – уже торкнул рукой, хорошо хоть неглубоко зацепил.
Попетляв минут десять, вышли, наконец, к санаторному корпусу. Тот ли это корпус, куда попал ночью, или нет, так и не понял. В свете дня все выглядело иначе и не столь таинственно.
Мы прошли в кабинет администратора.
