В лабиринтах Зазеркалья… - страница 17

Вернувшись 3 апреля 1917 г. в Россию, после исторического выступления на броневике Ленин познакомил большевиков и меньшевиков с «апрельскими тезисами» и призвал (по привычке поругав пролетариат за то, что после Февраля, «захлестнутый мелкобуржуазной волной», он «доверчиво–бессознательно» уступил на время власть буржуазии) немедля переходить ко «второму этапу» революции – социалистическому.

Думается, что влияние якобинства, достаточно быстро устранившего своим террором буржуазную Жиронду (хотя и не столь быстро, как Февраль уступил место Октябрю!), на политическое мышление Ленина до сих пор в полной мере недооценено. Но, как бы то ни было, утверждение, будто пролетариат возглавил в России буржуазную революцию (причем, по логике ленинских рассуждений, поведи он себя «сознательнее», то пролетарская вполне обошлась бы без предшествующей буржуазной), и что возможен переход от буржуазной революции к социалистической безо всякого исторического промежутка, выглядит с высоты прожитого века своего рода исторической хлестаковщиной.

Не знаю, поставил ли, по утверждению Ленина, Маркс Гегеля на ноги и вообще, какое отношение Гегель имел к проблемам революции, тем паче – «пролетарской» (пусть в этом разбираются философы), но то, что Ленин поставил Маркса (причем не в абстрактно-философской проекции, а в рамках марксистской же понятийной системы) с ног на голову, представляется совершенно очевидным. И если что–то и связывает Ленина с учением основоположников о переходе от одной общественно–экономической формации к другой, так это беспросветный утопизм, с той лишь разницей, что Маркс и Энгельс до практического осуществления ленинской утопии, которая позволила бы им увидеть, к чему привела на практике идея диктатуры, не дожили…

Пролетарской Ленин называет российскую революцию лишь потому, что она вдохновляется идеей пролетариата как господствующего класса в революции, причём пролетариат только после революции узнаёт из уст её теоретика о своей господствующей роли. Партия большевиков, возглавившая революцию, была поистине гениальным ленинским изобретением и не имела почти ничего общего с представлениями «Манифеста». По Марксу и Энгельсу, напротив, «коммунисты не являлись особой партией, противостоящей другим партиям, и, более того – их главной задачей было стремление к сотрудничеству и контакту с другими «оппозиционными партиями» (в Швейцарии, например, писали авторы «Манифеста», коммунисты поддерживают «радикалов», объединяющих и «демократических социалистов во французском стиле», и «радикальных буржуа»; в Германии – «борются вместе с буржуазией» против монархии, феодалов и «реакционного мещанства»; в Польше поддерживают «аграрную революцию» и т. д.).

Российские же социал–демократы, едва осознав себя политической партией, усилиями ленинского крыла сразу же стали вести внутрипартийную борьбу, в результате которой каких–нибудь три года спустя «большевики» отторгли от себя «инакомыслящих» и создали собственную монолитную организацию, в основу которой были положены жесткие, почти военные принципы (не случайно в «Что делать?» Ленин уже называет партию «централизованной боевой организацией», без руководства которой «стихийная борьба пролетариата» вообще не может стать настоящей «классовой борьбой»).

Если, по «Манифесту», коммунисты «не выставляли никаких особых (в английском издании 1888 г. было сказано резче —