Конечно, не проникся прочитанным так, как это случилось бы, читай он Пушкина хотя бы пятью годами позднее, но и тогда заряд пушкинским словом оказался куда как сильным. Значение того, что произошло, осозналось им много позже, Пушкин как бы разбудил в нём настоящий литературный вкус. Сильнее всего юного читателя поразила метель в оренбургской степи, описанная в самом начале «Капитанской дочки». Беспросветная мгла, выразительный и почти одушевлённый ветер, сугроб, на глазах зловеще выраставший сбоку остановившейся кибитки, то ли человек, то ли волк в буранной тьме (а ведь это – Пугачёв!..) и прочие пугающие подробности как-то особенно завораживали его, потрясли и запомнились. Ещё и потому, может быть, что Серёжка с малых лет хорошо знал ветер степной своей родины, сквозь который надо почти продираться, если он встречный, и на который, забавы ради, можно опираться спиной, когда он попутный.
Несколько раз повзрослевший Сергей попадал в настоящую степную пургу так, что дрожь пробирала, и мольба небесам о помощи рвалась из искреннего сердца. Но один раз его спасло не менее чем чудо, и с тех пор он твёрдо уверовал, что у него действительно есть ангел-хранитель, а день того рокового для многих бурана стал ещё одним днём рождения. В самом ветреном месяце, в феврале, он оказался в Илеке, районном центре, расположенном в ста тридцати километрах от Оренбурга. День простоял ясный, набиравшее уже силу солнце протапливало обращённые к югу склоны придорожных сугробов, добавляло доводов в извечном споре времён года в пользу недалёкой уже весны. К вечеру погода резко начала портиться: подул сильный южный ветер, потеплело, повалил снег. Выезжал из Илека в быстро густеющих сумерках, когда видимость уже была плохой. Потом снег повалил крупными хлопьями: дальше десяти метров впереди видимость пропадала, придорожная лесополоса казалась тёмной дымкой, а в её прогалинах, когда ветер становился почти ураганным, дорогу переметало, с трудом различалась даже обочина. Всё в точности по Пушкину, по «Капитанской дочке». Пушкинский гений провидческий, думалось потом ему, и страницы с бураном, может, и написаны для такого случая, чтобы просветлить сознание, пробудить чувство самосохранения у степных путников. Только о повести Сергей тогда не вспомнил, и не оказалось на облучке ни опытного ямщика, ни Савельича которые могли бы предупредить об опасности, предложить воротиться на постоялый двор.
Подобно Петруше Гринёву, он упрямо двигался вперёд. Скоро навстречу протащили на буксире разбитую в аварии легковушку, через некоторое время ещё одну – машины бились по причине плохой видимости. Это было предостережение. Любой путник в здравом уме должен был бы вернуться в посёлок и переждать непогоду. Но Лагунова такие явные знаки не остановили. Он снизил скорость до тридцати километров в час и продолжал тащиться в сторону города. Слева, из Красного Яра, прямо перед его жигулёнком на трассу вывернули два «Москвича» – светло-голубой седан и ярко-оранжевый грузовой, прозванный в народе «каблук», ещё одни последователи бесстрашного и неблагоразумного Гринёва.
Через несколько километров в очередном просвете лесополосы видимость снова упала практически до нуля. Оранжевое пятно «каблука» возникло внезапно, когда до него оставалось метра три или четыре. Попытка затормозить на скользкой дороге видимого результата не принесла. Удар был не сильный, но показался очень неприятным. Мотор заглох. Сергей включил аварийную сигнализацию и вышел из машины. Аварийка, слава богу, работала. Перед ним в снежном перемёте через трассу, образовавшемся как раз из-за разрыва лесополосы, стояли те самые два «москвича», которые, не пропустив его, выехали из Красного яра. Сначала в перемёте застрял седан, а затем его протаранил грузовичок. Людей около машин не было, они, ошарашенные случившимся, всё ещё переживали потрясение в салонах. На обратной полосе дороги стояли ещё две испытавшие столкновение легковушки.
