Настя зачем-то вышла, а ранние посетители ожидали покорно, когда матушка начнёт приём. И вот Авдотья Харлампиевна, пройдя мимо рассевшихся на скамейках старух, миновала сенцы, вошла в комнату, перекрестилась на кивот и остолбенела. Ольга Митриевна в белой рубашечке, с распущенными по обыкновению волосиками не утопала в перине, а сидела, свесив с кровати ножки и шевеля пальцами ног, словно таракан усами.
– Матушка!.. – наконец опомнилась Авдотья Харлампиев-на. – Да что же это ты?!. Неужто не угодили? Или обидели? Куском обнесли?.. Да ты скажи, не таись только!..
И тут случилась вторая странность.
– Замуж собралась… приданым не обзавелась… – посетовала матушка.
Авдотья Харлампиевна только грузно, всем своим купеческим весом опустилась на стул, отчего стул крякнул.
– Замуж?!. Да как же ты, матушка?.. Была голубица, и вдруг – на тебе! Мужатицей станешь?..
– Мужатица – каракатица, – отвечала Ольга Митриевна. – А голубица – вечная птица… с ней никто не сравнится, ничего не случится…
– Да это-то уж как есть… – забормотала Заборова, задумавшись, как часто случалось после высказываний Ольги Митриевны, о скрытом значении сказанного.
– Что же, и жених есть? – спросила она, всё ещё недоумевая.
– Невеста без жениха – что без лука шелуха, – усмехнулась Ольга Митриевна.
– Да где же он?.. Мы-то знаем? – воскликнула Авдотья Харлампиевна, в которой благоговение вступало в борьбу с любопытством.
– Мой мил друг всё ходит вокруг… – прорекла Ольга Митриевна.
– Да где?!. Где ходит-то?.. Кто таков?.. – Авдотья Харлампиевна даже привстала со стула.
Но Ольга Митриевна томила – усмехалась лукаво и ничего толком не говорила. Юродивым – известно – закон не писан. Люди особые, богоизбранные. Безумными представляются, стыд и приличия отрицают. У них, говорят, свой с Богом разговор. Вот ходить по улицам в чём мать родила, валяться в грязи и нечистотах, сквернословить по-ямщицки – это самые обычные юродивые дела. Можно даже сказать, блаженная повседневность. Но Ольга Митриевна ушла дальше. И когда Авдотья Харлампиевна потребовала у неё назвать имя жениха, Ольга Митриевна объявила:
– Чёртом кличут, бесом свищут.
Заборова опять опустилась на стул.
– Что за страсти ты говоришь, матушка?! Вот уж Господь с тобой – какие слова страшные…
И она махнула рукой на Ольгу Митриевну, которая так и сидела, упершись руками в край кровати, шевеля пальцами ног и лукаво улыбаясь.
– Надо же такое удумать?!. За чёрта замуж собралась… Да я уж лучше пойду к себе – выпью чаю, а то переполошила ты меня – и душа не на месте.
И Авдотья Харлампиевна, на которую неожиданная выходка Ольги Митриевны произвела какое-то тягостное впечатление, покинула флигель. Но через час велела послать Ольге Митриевне платье из голубого ситца в мелкий цветочек, башмаки и чепец. А кроме того, велела звать Ольгу Митриевну в дом к обеду.
За то время, что прошло между разговором с Ольгой Митриевной и присылкой платья, Авдотья Харлампиевна много передумала. Прежде всего, решила она, разговоры о чёрте относились именно к ней и значили недовольство Ольги Митри-евны, говорившей тем самым: «А не пошла бы ты к чёрту?..» А это значит, что Ольга Митриевна чем-то недовольна. А раз она свесила ножки, не значит ли это, что ей хочется встать, только одежды нет приличной. И вот если этого-то Авдотья Харлампиевна не понимает, то пусть идёт к чёрту.
Именно поэтому Авдотья Харлампиевна решила отправить Ольге Митриевне платье и приглашение на обед. Посетителей немедленно разогнали, калитку закрыли, и Авдотья Харлампиевна уселась ждать, опасаясь отказа Ольги Митриевны и в то же время надеясь на её появление за общим столом.
