И Ольга Митриевна явилась. В голубом платье в цветочек, в новых башмаках, лиловой скуфье вместо чепца и с палицей иерусалимстей в правой руке.
Обед был будничный, семейный. Правда, Нифонт Диомидович, задержавшийся в городе по делам, не присутствовал. Зато была хозяйка, обе дочери Заборовых и молодой учитель Феофилактов, единственный, наверное, в доме недолюбливавший Ольгу Митриевну. При её появлении он горько усмехнулся, причём казалось, что вместо усмешки он хотел бы подняться и, указав на всю компанию каким-нибудь патетическим жестом, провозгласить: «Стыдитесь!» или: «Какие нравы!» Но отчего-то не поднялся и не провозгласил. Зато метнул полный презрения и благородного негодования взгляд на Авдотью Харлампиевну, вскочившую навстречу Ольге Митриевне и засуетившуюся вокруг дорогой гостьи. А Ольга Митриевна, всё время загадочно улыбавшаяся, уселась за стол, склонила головку к правому плечу и обвела всех лукавым глазом. Перед ней поставили тарелку, но Ольга Митриевна кушаньями не заинтересовалась. Зато неожиданно для всех и довольно проворно подтянула к себе графинчик, налила стаканчик и храбро его опорожнила.
– Господи Иисусе Христе! – только выдохнула Авдотья Харлампиевна да прижала руки к груди.
– Разве вам, Ольга Дмитриевна, водку пить полагается? – сквозь зубы спросил учитель Феофилактов, переводя взгляд с Ольги Митриевны на Авдотью Харлампиевну и буравя последнюю взглядом, как будто приписывал своему взгляду магические свойства, могущие, например, образумить заблудшую хозяйку. В ответ Ольга Митриевна налила себе ещё стаканчик и так же бесстрашно его осушила.
– Матушка ты моя!.. – заволновалась Авдотья Харлампиев-на. – Да ты бы закусывала!.. Ведь с непривычки…
– Ну так как же, Ольга Дмитриевна? – не унимался учитель Феофилактов.
– А ты бы, Алексей Алексеевич, лучше бы кушал… – не поворачивая головы в сторону учителя недовольно проворчала Авдотья Харлампиевна, жалевшая, что свела его с матушкой и опасавшаяся, как бы с Феофилактова не начался скандал.
Но Ольга Митриевна и не думала скандалить. Напротив, лицо её так и сияло довольством. А посмотрев на Феофилактова своим лукавым глазком, она, щурясь как сытая кошка, изрекла:
– Водку наливаю – воду выпиваю… Не водкой пьянеют, не едой насыщаются, не сном высыпаются…
– Вот как? – оживился учитель. – Так, может быть, скажете, чем?
– Грех наделал прорех, – охотно объяснила Ольга Митриевна. – От греха голодаем, от греха пьянеем, от греха сатанеем.
– А вы, стало быть, Ольга Дмитриевна, греха-то не ведаете? – уточнил Феофилактов.
– Да что ты, батюшка, всё пристаёшь?!. – воскликнула Авдотья Харлампиевна, начинавшая терять терпение. – Всё вольнодумство твоё…
Но ни учитель, ни даже Ольга Митриевна не обратили на Заборову внимания.
– Имеющий уши – видит… – прорекла Ольга Митриевна.
– Вот то-то я и смотрю… – обрадовался учитель и так оживился, как будто случилось наконец именно то, о чём он давно предупреждал.
А младшая заборовская дочка – Анна Нифонтовна – девица пятнадцати лет, свежая, полная и румяная, то есть именно такая, какой и положено быть купецкой дочери, громко фыркнула и опустила голову, как бы прячась и как раз-таки не желая видеть.
Но Ольга Митриевна, по своему обыкновению, не думала смущаться и продолжала:
– Голода не боюсь, водки не страшусь, с чёртом поженюсь!..
– Господи Иисусе Христе! – снова не то вдохнула, не то выдохнула Авдотья Харлампиевна.
