В никуда - страница 4

Исправь грехи. Не будь таким, как прежде.

Спаси меня. Мне без тебя не жить.

Спаси меня. Воды – почти по горло, и ноги вязнут в иле, там, на дне. Я выбилась из сил, я так замёрзла, и никого – кто руку б подал мне! Я так хочу туда, где просто сухо, где нет воды, где ты и твой костёр…

Давай, дурак, протягивай мне руку –

Покормишь рыб. Повеселишь сестёр.

ЗМЕЕДЕВА ЕХИДНА

Тебя боятся, но тебе не страшно. Ты одинока так, что проще выть. И Аргус твой с межзвёздной телебашни, моргнув, пропал – чтоб больше здесь не быть. Да, Аргус твой растаял на рассвете, ты не смеялась – просто не могла. А он не понял. Мужики – как дети: и сам сгорел, и сжёг тебя дотла… Он сам ушёл, и здесь тебя оставил – давиться правдой-больше-не-чудес.

Играют боги – как всегда без правил.

Сатир играет – страшно всем окрест.

Сатир играл – и даже Зевс боялся, тряслась эгида, в небе плакал гром. А ты лежишь, не ощущая пальцев, и горький яд смакуешь языком. Язык двоится – всё издержки мрака, темно и сыро, плесень по углам. В своей пещере грех тебе не плакать, но ты не плачешь. Гордая же, да. Сатир был горд – и где Сатир в итоге? Не Аргус ль твой (глаза – плеяды звёзд)

Его убил? Ты обнимаешь ноги.

Не ноги, впрочем, а драконий хвост.

Драконий хвост. Не знают боги меры: забрали всё, что можно было взять – и свет, и радость, и твою Химеру… Она уже почти не помнит мать, а ты ещё надеешься на что-то, но грудь болит – отрава в молоке… А Аргус твой выходит на охоту с кривым серпом в уверенной руке. А Аргус твой томим тоскою звёздной – он приходил лишь ночь тому назад,

Но ты спала. Теперь, похоже, поздно.

И Аргус твой смущённо прячет взгляд.

Но Аргус твой поёт как прежде сладко: мол, встань, пойдём, в саду у Гесперид ты станешь прежней, сразу, без остатка и хвост уйдёт, а горе – отболит. И звёздный свет слепит тебя привычно, и всё внутри кричит, что это – он, что ты его узнаешь пореснично, что если сон – то самый сладкий сон, что он скучал – и это тоже видно, что оба правы правдою чудес…

Что он пришёл убить тебя, Ехидна.

Взмахнул серпом.

Рассёк.

Моргнул.

Исчез.

***

Не надейся. Я прячусь дома четвёртый день,

Сквозь замки и ловушки тебе не пройти, не думай.

Не стучись в мои окна – не выгляну, просто лень,

Просто лень и немного страшно, и, знаешь, суммы,

О которых тебе сказали – сплошная ложь,

Я не стою таких усилий: ни кровь, ни шкура.

Ни отцовские стрелы, ни материн острый нож,

Ни прабабкины копья, ни дедова пуля-дура

Не помогут в осаде. Неделю идут дожди,

Жижа плещет за воротник и под сапогами.

Ты изрядно продрог. Я не сдамся тебе, не жди,

Мне тепло и уютно за всеми семью замками.

Мне тепло и уютно, и мягко шкворчит камин,

И вовнутрь этих стен никогда не войти убийце.

Я смотрю на тебя в окошко. Ты там один.

Ты замерзший и жалкий, почти невозможно злиться.

Ты замёрзший, и жалкий, и дико хорош собой:

Эти родинки на щеке и глаза героя…

Осаждать меня с боем? Бессмысленно. К чёрту бой.

Приходи по любви – и тогда я тебе открою.

***

Не нужно меня жалеть и идти спасать –

Будь так же далёк и будь как всегда спокоен.

Моё поле боя – это моя кровать,

И пусть в этом поле, конечно, один не воин,

Я равно умею сдаваться и побеждать.

Я равно умею брать штурмом и на измор,

Трёхлетней осадой и так, на копьё, с наскока…

Равнинные замки и крепости между гор:

Мне всюду так изнурительно одиноко,

Что все они будут лучше, когда костёр.

И все они будут. Только пора признать,