Фанза Юнь-Ань-О была бедная, как и все такие же китайские постройки, изобиловала массой перегородок, разбивавших её на несколько клетушек, вовсе недостойных, однако, громкого названия «горниц», как их стали величать китайцы, ознакомившись с русскими названиями частей дома. Перегородки были наделаны из прочных кукурузных стеблей, обмазанных с обеих сторон глиной. Полов и потолков не было – лес вообще в Китае дорог. На улицу не выходило ни одного окна – все они были проделаны во двор и представляли из себя большие щели, заклеенные промасленной бумагой. В самой большой горнице стоял кан – низкая каменная лежанка, имевшая вид нар. Кан у китайцев не только служит для отопления всего помещения, но и является ложем для всей без исключения семьи. Это, так сказать, семейный очаг китайца, куда допускаются только самые близкие люди и друзья.
Когда Зинченко подошёл к фанзе Юнь-Ань-О, ему встретились Чи-Бо-Юй и Тянь-Хо-Фу, разодетые по-праздничному и, видимо, куда-то торопившиеся. Они так и расплылись довольной улыбкой, увидя подходившего казака.
– Здорово, молодцы, – приветствовал их гость. – Куда это?
Китайцы Порт-Артура за годы пребывания русских так освоились с их языком, что сами не только понимали, но и отвечать могли довольно сносно по-русски.
– Ден-лунь-цзе – фонарный праздник, – отвечал старший Чи-Бо-Юй. – Пойдём, казак, с нами!
– Нет, к батьке пришёл… Дома он, старый-то ваш, или нет?
– Он только что вернулся с поля… Иди, иди… Отец тебя любит, будет рад тебя видеть…
– Ну, ладно… А вы с Богом, марш своей дорогой! Веселитесь! – и, поправив папаху, Зинченко согнулся в три погибели, чтобы проникнуть внутрь фанзы.
На входных дверях были наклеены два листа бумаги с изображёнными на них в виде воинов двумя добрыми гениями, которые должны были охранять Юнь-Ань-О и его семью от злого духа. На всех дверях и окопных косяках с наружной и внутренней сторон были расклеены разноцветные тейзы – бумажки с надписями, содержавшими добрые пожелания вроде: «Будь всё время здоров», или «Чтобы было всё хорошо». Зинченко всё это уже пригляделось, и он прошёл прямо к кану, где отдыхал от дневных трудов его старый друг.
– Как поживаешь, старина? – приветствовал его казак. – Устал, поди? Не тормошись, не хочу твоего чаю… Я к тебе с делом пришёл…
Юнь-Ань-О вопросительно поглядел на гостя.
– Ты по-своему читать маракуешь? – последовал новый вопрос.
Старик кивнул.
– Так прочти-ка, что у вас здесь написано, и потом мне скажешь!
Он протянул Юнь-Ань-О сорванный им со стены кумирни листок с изображением красного дракона.
Старый китаец бросил сперва только беглый взгляд на этот лист, вздрогнул весь, лицо его побурело и отразило внезапно охвативший всё его существо ужас.
– Русский! Русский! Где ты взял это? – задыхаясь от волнения, прошептал он. – Скажи, где?
– Там, в вашей молельне на Мандаринской дороге. Да ты что это?
На Юнь-Ань-О смотреть было жалко. Он трясся, как в лихорадке, всем телом. Даже зубы его стучали, и на его жёлтом лбу видны были крупные капли пота.
– Да что с тобой, милый человек, недужится, что ли? – принялся расспрашивать изумлённый казак. – Какая такая муха тебя укусила?
– Нет, теперь ничего… ничего… всё прошло… упавшим голосом отвечал хозяин. – Ты мне это оставь, прошу тебя, оставь, если ты мне друг…
– Да ты скажи мне, что здесь такое? – допытывался Зинченко. – Молитва, что ли, ваша какая?
