– А ты объясняла Джулиану, почему хочешь выйти за него?
– Я? – Кажется, она действительно удивилась. – Я… я думала, что могла бы… ну, готовить и все такое. Заботиться о нем, ну, вы понимаете. Речь не о какой-то части, не о той части нашей жизни, которую мы ведем порознь. Речь о… жизни вместе, не его работе или этой квартире, а о том, как мы живем. Я не имею в виду постель, конечно, – поспешно добавила она, и миссис Флеминг поняла, что это правда – что эта сторона выглядела так, будто образуется сама собой, такая загадочная и далекая, настолько непредсказуемая, что для Джун она не имела смысла.
Что тут было ответить? Что они подобны двум людям на необитаемом острове, понимающим, что пища им необходима, и, следовательно, готовым поедать ягоды, в равной степени способные поддержать их силы или отравить? Но они не на необитаемом острове. Миссис Флеминг думала, что Джун, пожалуй, трогательная и жалкая разновидность принцессы, вынужденной спать, пока кто-нибудь не соизволит найти ее, а потом разбудить поцелуем. Но достоинство принцессы охранял заколдованный лес с колючими кустами, а у Джун такой охраны не было: глупая мать не предусмотрела для нее ничего, кроме брака, и, следовательно, оставила ее без какой-либо цели или интереса в бесплодной пустоши, где к ней мог приблизиться кто угодно и где она не была достижением, потому что могла достаться даже самому равнодушному. Но настолько ли равнодушен Джулиан? Неужели я была такой бестолковой матерью, что любой дом показался бы предпочтительнее моего? Однако Джулиан был волен жить, где выберет сам, и явно выбрал Джун. Это сумасбродство, каким оно ей сейчас представлялось, похоже, не было облагорожено ни единой искрой романтики, влечения или лихости и казалось не чем иным, по словам Джун, как просто очередным делом, которым эти двое занялись в жизни. За этим поступком, по всей видимости, не крылось никаких причин, впереди – никаких намерений, они просто дрейфовали в вакууме социальных связей настолько близко один к другому, насколько позволял этот вакуум, с теми последствиями, которых предположительно ожидало от них общество.
Глядя на Джун (та хмурилась в попытках сдержать слезы, которые, казалось, теперь составляли саму структуру ее лица), миссис Флеминг гадала, чего, скажите на милость, ждут от кого-либо из них. Принципиальная никчемность ситуации озадачивала ее, но близость к Джулиану, а теперь и к Джун удерживала ее от объективной критики. Воистину, «что за мастерское создание – человек»[7] – но невозможно критиковать ни одно мастерское создание, которому не симпатизируешь, а в данном случае все, что ей оставалось, – осуждать их брак, не предлагая ничего взамен, по крайней мере не предлагая Джун. Однако делать было нечего, и она очень нерешительно предположила, что ввиду неуверенности Джун в чувствах Джулиана и даже, рискнула добавить миссис Флеминг, чувств самой Джун ко всему происходящему, было бы, пожалуй, разумно отложить свадьбу до… Но тут выражение лица Джун помешало ей высказаться: вид у нее был таким, словно кто-то попытался отнять у нее игрушку, которой она ужасно боялась.
– О нет! – воскликнула она, и потом: – Все ведь условлено! Я совсем не то хотела… – Она поднялась и направилась к окну.
– Вы наверняка считаете меня страшно глупой, – спустя минуту сказала она, и у миссис Флеминг упало сердце.
