В погоне за чувствами - страница 34
Для большинства людей со временем горе становится терпимее, но для нее, казалось, все становилось лишь хуже до тех пор, пока она едва не перестала вставать с постели. Пока она не потеряла работу, а затем еще одну, а затем и еще. Она не могла даже посмотреть ТВ-шоу, в котором показывали автомобиль, без приступа паники. Я поняла, что забочусь о об одном скорбящем родителе, в то время как все еще горюю о другом.
Это был повторяющийся цикл, и мы не могли вырваться из него.
Я подавляю эмоции и тянусь к рамке на своем столе, провожу пальцем по стеклу. Это фотография, на которой запечатлены мы с папой, когда мне было девять. Наш первый танец отца и дочери. Со временем фотография выцвела, но я все еще помню этот день, будто он был вчера. Помню, как танцевала у него на ногах в красивейшем фиолетовом платье, в котором чувствовала себя принцессой. Я хихикала, когда он кружил меня по танцполу.
– Я скучаю по тебе, папочка, – шепчу я, ставя рамку обратно на стол. – Всегда.
Горе – это чувство, которое никогда не проходит. Оно присутствует в разных формах и подобиях, напоминая о том, что, сколько бы времени ни прошло, вам все равно будет больно.
Следующий час я провожу, переписывая и раскладывая все по полочкам, чтобы занять свой разум и не дать грусти овладеть мной. Как всегда, я хороню свои чувства, потому что у меня нет времени на печаль. Ни сейчас, ни позже. Поэтому я делаю то, в чем я действительно преуспела… притворяюсь, что у меня все в порядке.
Притворяюсь, что все хорошо, даже когда кажется, что это не так.
– Хорошо, – говорю я себе, выдыхаю, отступаю назад и оглядываю всю доску.
Ярко-красные нити, соединяющие сюжетные линии, вернулись на свои места, и теперь мне просто нужно убедиться, что они соответствуют второму акту истории. Я работала над этим так долго, что потеряла счет времени, и теперь за моим окном темнота. Черная, чернильная тьма.
Мое любимое время суток.
Я работаю над тем, чтобы закрепить последние сюжетные моменты, когда внезапно дверь моей спальни распахивается, и в комнату врывается Риз, одетый только в белое полотенце, сидящее на бедрах непозволительно низко. Он насквозь мокрый, струйки воды стекают по его груди, торсу и ногам на пол.
Очевидно, что он только из душа, но почему он в моей комнате полуголый?
Прежде чем я успеваю спросить его, что, черт возьми, происходит и почему он задыхается, как будто только что пробежал марафон, он почти кричит:
– Что в розовой бутылке? В душе.
Розовой бутылке?
Что?
Я морщу лоб.
– Во-первых, почему ты делаешь лужу на моем ковре, и во‐вторых… ты слышал о такой вещи, как «стучать»? Боже, Риз, мы обсуждали личные границы всего две недели назад!
Белый флаг, Вив. Белый флаг. Ты можешь думать, но не можешь говорить.
– Вив, ради бога, пожалуйста, поругайся со мной потом. Розовая бутылка. Скажи мне, что в ней, – шипит он.
– Нет, мы не можем говорить об этом сейчас. Границы существуют не просто так.
Он крепче обхватывает себя полотенцем, когда оно слегка сползает, и у меня пересыхает во рту.
Боже. Почему он такой безумно горячий?
Это преступление против человечества. Серьезно. Находиться в одной комнате с полуобнаженным мужчиной, похожим на него, и не позволять к себе прикоснуться. И на самом деле не стоит даже смотреть…