Адам краснеет.
– Зачем я ей?
– На свете мал-мало баланс поправить. Или нарушить. Смотря каким глазом взглянуть.
– Баланс чего?
Старик очерчивает в воздухе круг. – Всего.
Адам смотрит в потолок и ежится. – А сама она этот баланс поправить не может?
Старик качает головой. – Никак не может. Пятьсот лет ее тут не было. И теперя поздно. Нужен посредник. Человек. В деревне еще, мал-мало, куда ни шло. А в городе никак нет. Железа много. Железо силу забирай. Никак она не может. А я уже устарел совсем – никудышный слуга. И Лилит пропала.
– Какая Лилит?
Старик продолжает без видимой связи. – Ты будешь отцом сайманов. Лилит ищи среди мертвых.
Старик откидывает полог и они выходят наружу.
Под звездным небом густо синеет притихший лес, под плетнем спят козы и сталью отливает гладь реки.
Он протягивает Адаму сверкающее перо, похожее на птичье.
– Теперь ты сайман. Иди, сайман, в город и найди Лилит!
Странно горят уши.
Войдя в квартиру, он откидывает длинные волосы, и смотрит в зеркало. Уши удлинились, а их острые концы обросли щетиной.
Он щупает их. Ухмыляется. – Я – сайман. Отец сайманов.
Звонит телефон. Адам снимает трубку.
Звонит его новая пассия Олечка Томилина, «снятая» дней десять назад в кабаке и из-за женского нездоровья не показывавшаяся уже дней пять.
– Адам, – говорит Олечка, немного растягивая слова. – Приве-ет! Ты как?
– Ты как, Томилина?
– Я – в порядке. Ты куда запропастился?
– Общался с природой.
– И толк вышел?
– Еще какой! Ты не поверишь.
– А со мной пообщаться не хочешь?
– Спрашиваешь.
– Я, собственно, звоню из автомата у твоего дома. Пробегала тут мимо…
– Что ж не заходишь?
– Ну-у. Кто его знает. Вдруг попаду в глупое положение.
– А именно?
– Я почти неделю у тебя не была. Может ты еще раз в кабачок сходил.
– Ах, вон ты о чем. Нет – в кабак я больше не ходил.
…Повисев немного на Адаме, Олечка – еще та красотка, с огромными глазами анимэ и кроличьими зубами, придающими ее улыбке англо-саксонский шарм – с сумкой через плечо, исчезает в ванной. Оттуда она выходит в длинной рубахе на голое тело. В зале бросает сумку и вещи на кресло.
…Они лежат на разложенном диване. Адам, оторвавшись от ласк, тянется к тумбочке за презервативом.
– Сегодня можно в меня, – останавливает его Олечка интимным шепотом.
– Точно?.
– У-гу. Хочу чувствовать тебя еще ближе…
Она впускает его в себя.
Адам над ней, улыбается. Потом откидывает прядь с уха. Огромные глаза Олечки становятся еще больше.
– Что это!? – вскрикивает она и делает попытку высвободиться. Но Адам, схватив ее руки, распинает на диване. – Это называется «полюбите нас черненькими». Я – сайман!
Он наваливается на нее всем телом.
…Олечка, недвижимая, лежит на диване, Адам, с сигаретой, – на кресле рядом. Он наблюдает как ее уши растут, острятся и покрываются щетиной.
Очнувшись, подружка сползает с дивана, припадает к его ногам и лобызает их.
– Теперь уходи, – говорит он. – Ты знаешь, что тебе делать.
…В гулком кафельном морге двое людей – один в белом халате, другой в брезентовом переднике – стоят над обнаженной женщиной, лежащей на цинковом столе.
– Ну что, будем смотреть, Васильич? – говорит тот, что в халате: помоложе и с бородкой-эспаньолкой.
– Будем, – отвечает второй – постарше, сутулый и с длинными руками. Он вглядывается в труп с черным обожженным ртом. – Ну что, очевидный суицид… казалось бы…
– Почему: казалось бы? По мне – действительно: очевидный, – говорит бородатый.
