Я натянул рубашку, снял и нацепил висевшие на плечиках штаны униформы, затем туфли и, глубоко вздохнув, попытался избавиться от волнения. Затем проник в тамбур. Долго провозился с наружной дверью. Когда же, наконец, она была открыта и ступени спущены, глянул во мрак – несмело, робко. Спускаюсь на платформу, еще несколько шагов – и, растерянно озираясь, оказываюсь внутри яркого шара, оберегающего меня от темноты, словно кокон – личинку,
Впервые я столкнулся со следами присутствия иных людей. Впервые настоящая станция, а не дикий ландшафт. Многое впервые.
– Ну что, дождался? – спросил я вслух.
Я стоял в лучах фонаря, будто под животворным душем. Тонкая хлопчатобумажная рубашка не могла защитить от промозглой ночи. Все тело пробирала дрожь. Но я даже не пытался сопротивляться ей: ведь сейчас даже она была символом надежды и скорых изменений.
В слабом свете фонаря я стоял, скрестив на груди руки, чтобы хоть немного стало теплей. Но все равно дрожал, понимая – не столько от холода, сколько от предвкушения (как в канун Нового Года – вслед за мандариновым запахом) чего-то важного, большого и радостного.
Конечно, хотелось зайти в купе и взять пиджак, но я все не решался. Казалось – стоило лишь шагнуть на железный пол тамбура, как сразу же раздастся пронзительный гудок и состав тронется, навсегда увозя от светившейся в ночи надежды. Поэтому и мерз, рассматривая вагонные окна. Когда стоишь на потрескавшемся асфальте в абсолютном одиночестве, под фонарем, в окружении полночи и смотришь на ряды окон твоего дома-тюрьмы, возникает странное ощущение. Трудно осмыслить, что можно жить сразу во всех этих вагонах.
Потом я совсем продрог. Поняв, что больше не выдержу, осмелился сбегать за форменным пиджаком, чтобы уже при полном параде вернуться на пост.
…Вопреки опасениям, поезд даже и не думал трогаться. Что теперь? Просто ждать. Потому что больше ничего придумать не могу. А что можно придумать, если со всех сторон окружает тьма? Хоть глаз выколи – дальше, чем на метр, не видать. Сначала нужно понять, где я, а уже потом уже разрабатывать план.
К тому же, как ни прискорбно это признать, сейчас я абсолютно растерян и сам себе напоминаю испуганного, потерявшегося в зарослях кукурузы малыша.
Выход один – ждать! Лишь когда кромешная тьма сменится мглой и начнут проступать хоть какие-то очертания, можно двигаться дальше.
Усевшись на ступеньку вагона, я стал просто выжидать, уставившись на световой островок впереди. Казалось, между нами – абсолютный космический вакуум, некая зона небытия. Чтобы добраться до фонаря, сначала нужно погрузиться в нуль-пространство, в пропасть, растворившись в пустоте, а затем, возродившись, вынырнуть в свете искусственной луны. Интересно, где я? Не в смысле местности, а сезона? Обычно сложно угадать, где остановится поезд. Бывает, едешь по невыносимой летней жаре, что даже дышать трудно, как вдруг состав замедляет ход и уже совсем скоро останавливается в прохладном начале весны. Будто вся Земля делится на пятна размером от нескольких метров до сотен километров. В каждом – свой сезон и своя погода. Светит солнце, птицы поют, листва зеленая, а совсем рядом – холод, ветер с дождем – раз. Переступил невидимую границу – и ты уже в другом секторе. Чудно!
Я потянул носом – пахло серединой сентября. Временем, когда трава еще не совсем пожухла, и листья, налившись киноварью и пурпуром, несутся в стремнину листопада. Холод, от которого я тщетно пытался укрыться под тонкой тканью пиджака, был уже не летним, но еще и не зимним. Очередной глубокий вдох. Отчетливо пахнет осенью – аромат увядания, рожденный среди постоянных дождей и серого жемчуга туч.
