– В ней.
– В надежде, – прошелся взад-вперед отец Борис. – Иисус дал своим последователям надежду. На то, что их страдания не зря, и они обретут покой – я так это понимаю. Ну а грешники живут дольше – им и исправлять больше. Господь всем дает шанс на искупление. И неправда, что не карает – баланс всегда существует.
– А почему умирают дети? Нет ответа?
– Мой ответ вас не устроит и разозлит.
– Ну а вы скажите – увидим.
– Они тоже как Иисус присланы сюда стать жертвой… Пострадать за своих родителей, например. Они – их искупление за прошлые грехи.
– Наворотили дел, а расплачиваются дети?! Где же справедливость в этом?! – Слава вышел из себя.
– Дети со смертельным диагнозом – испытание. Это их изначальное предназначение.
– Чушь несусветную городите, пастырь.
– Я предупреждал, что ответ вас не устроит.
– Причем тут я?! Дети умирают за родителей? Большего бреда в жизни не слышал! Хорошо же Бог придумал, ничего не скажешь.
– Я не могу вам ответить за него. Нельзя забывать, что есть еще и Дьявол.
– Сатана, ага. Ладно, пастырь, извините, что накричал, – он понял, что погорячился. – Вы не Он, всего знать не можете.
– Что-то случилось с вами в северной столице, что вы приехали сюда?
– Случилось, пастырь. Не хочу говорить об этом. Но мне хотелось к храму, правда. Мне приснился дядька, я решил наведаться к нему, не зная, что тут вы, церковь. Так что… Судьба или типа того, что-таки нашел нужную церковь в нашей глуши. Но сомнений по-прежнему полно.
– Что вполне естественно для человека думающего, – заметил священник.
Слава ничего не ответил на этот счет.
– А над интонированием поразмыслите, – сказал он в чем, был уверен.
***
Вечером того же дня Славка к дяде Грише домой, где застал отца Бориса и какого-то мальца с чумазым лицом. Григорий отмывал пацана, а священник занимался любимым, похоже, занятием – пил чай. На сей раз от напитка пахло мятой.
Сам Слава вернулся с затянувшейся прогулки. Сразу после выслушанной проповеди он предпринял еще одну попытку завязать знакомство с Любой, выведав ее адрес у сговорчивой Раисы и не преминув им воспользоваться. За что и поплатился – Любин отец-мясник вышел на него с топором и аргументированно объяснил, почему Славка должен немедленно отстать.
Потом Пеструнов встретил неприятного знакомца Рыбакина, с которым они едва не подрались. Но, видимо, Рыбакин пребывал сегодня в «прилежном» настроении, потому отступил и предложил посидеть вместе, примириться. Слава согласился, но до мира у них так и не дошло. В разговоре он поделился своими мыслями насчет Любы, Рыбакин оскорбил девушку за то, что та «таскается за чистейшим преподобным», и вся их ссора разрослась заново…
Так что день у Славки прошел, мягко говоря, разнообразно и нескучно. В былые времена случалось и не такое, но он в деревню приехал не за приключениями всех мастей, а за покоем. Пеструнов устало рухнул на табурет рядом с отцом Борисом, откинулся спиной к стенке и внимательно посмотрел на пастыря. Негустая борода, отсутствие морщинок, глубокий взгляд – вроде бы почти ровесник Славке, ничем особо не выдающийся, а сколько между ними внутренних различий. И не хотел Пеструнов увлекаться священником, беседы с ним вести, а тянуло к нему, как к отдушине. Даже несмотря на то, что понравившаяся Вячеславу девушка предпочитала Бориса, невзлюбить его не получалось. Душа сама рвалась к этому конкретному обладателю сана. Ко многим священнослужителям он относился с долей скепсиса. Не к православию, а к тем, кто ставил себя превыше всех людей только из-за наличия у себя рясы. В отце Борисе ничего подобного не читалось. Как бы ни пытался Слава спровоцировать его, как бы ни вел себя – грубо или попросту глупо, – священник оставался вежлив с ним и ни разу не упрекнул. Его главный «соперник» за сердце дамы оказался его же единственным… другом.
