– Помнишь этот фильм, да? – понимающе улыбнулась шерп, глядя ему в глаза особенным кошачьим взглядом, словно изучая его, усиливая магию сумерек осеннего римского вечера, – разгневанный, мрачный, в совершенном одиночестве адмирал выходит на набережную и идёт куда-то вперёд. Но его тут же догоняет командир его флагмана и молча следует рядом. Знакомые матросы, бомбардир, спасённый им плотник… Идут за ним, молча, сурово. Потом людей ещё больше, и ещё, обычные люди, рыбаки, женщины. И вот уже всё население Севастополя приветствует Ушакова как героя. Штирлиц учил: запоминается последнее. Сегодня мы больше ни о чём таком говорить не будем. А ты подумай сам с собой: ты с кем, художник? С карикатурным графом или матросами Севастополя? Я ответила тебе. Теперь отвечай ты.
Он молча поднял бокал, жестом приветствуя даму, и выпил залпом. Обычное красное сицилийское вино, какое даже в московских продуктовых можно найти рублей за триста. И подумал, что ничего более изысканного и вкусного ему пробовать давно не приходилось ни на модных дегустациях, ни на приёмах, где выпивка не дешевле вечерних туалетов присутствующих. С дальнего конца площади из-за плотного частокола мольбертов с пейзажами и натюрмортами уличных художников раздавалось нестройное пение.
Маша… Удивительная женщина. Балансирует, как там, на скользком мраморе кромки фонтана, подсказывая путь, но оставляя выбор. Просвещает дозированно, заставляя думать самостоятельно. Вертится что-то буквально на поверхности памяти… Да, точно. «С кем вы, мастера культуры?»[20] Это письмо Максима Горького. Сейчас бы его назвали гнусным пасквилем на их этическую свободу и эстетическую независимость.
Он усмехнулся, глядя, с какой милой непосредственностью спутница выковыривает ложкой из кофейной чашки остатки сахара. Быстрый взгляд зорких голубых глаз. Не на него – в дальний конец площади, где усилился гвалт и раздался звон разбитого стекла. Шерп… Ещё и телохранитель? Это успокаивает, можно даже додумать мысль… Как там было, у Горького, во ВГИКе билет с этим вопросом стоил ему нервотрёпки с пересдачей зачёта по культурологии. Впервые открытое послание было напечатано весной 1932 года одновременно в «Правде» и «Известиях». Ехидно, но метко. А главное, и сейчас актуально. Так называемая буржуазия, капиталистическая элита, в современной России не отличается от заокеанской в своих увлечениях. Всё, что стоит денег, коллекционирует только потому, что это стоит денег, а не ради спасения мира в душе красотой. Горький пишет – трамвайные билеты и почтовые марки. А что, разве комиксы и расписки Монро не срывают джек-пот на аукционах? Картины, нарисованные слонами и дегенератами… Добро пожаловать в галереи современного искусства. Как там ещё? На счёт касты безответственных хищников Буревестник, конечно, хватил через край. Однако нервные реакции «избранной публики» отобразил в точности: «за последние два-три года тревожные крики интеллигентов стали обычными». Всё-таки, добротно было позднее советское высшее образование: учило искать нужные ссылки и источники, не совершать чужих ошибок, пользоваться опытом испытавших похожие сомнения и не изобретать моральный велосипед. С кем вы, мастера культуры?… Да жива ли она?
На другом конце площади раздался шум и грохот. Маша привстала, пытаясь рассмотреть за спинами посетителей ресторана и мольбертами, что там происходит. Ничего выдающегося. Хлопнул раздавленный картонный стакан под оступившейся ногой полупьяного гуляки. Там обнимаются, держа в руках ёмкости с пивом, на шеях заметны шарфы с футбольной символикой. Опустила глаза, заметила, что её пациент смотрит в одну точку, задумчиво поворачивая в пальцах коктейльную соломинку. В её бокале, кстати. Сбоку подскочил шустрый стюард, вопросительно посмотрел на неё, кивнул. Даме поставил накрытую крышкой обжигающую лазанью, кавалеру – заказанное филе ягнёнка под устричным соусом. Привычка, вторая натура… Он этим собирается утолять голод? Ничего, пока жуётся, легче думается.
