– Азвесеись!.. (развеселись)… В Самаю пайгём!.. (в Самару пойдём)
А вот мои:
Оля, как-то искусно сложив бумажку, вырезала Лизаньке стрекозу (очень похоже). Но Лиза показывает мне на вырезанный узор на листе и говорит:
– Эко съег (след) ак скеказы… (от стрекозы)
А комарик, которого Оля вырезала следом, так Лизе понравился, что она носила его гулять, засунув в варежку. Пришли домой, снимаем варежки. Скомканный комарик падает на пол. Лизанька, присев, поднимает:
– Вихъ, какой он бегненький! (бедненький)
На кухне (маминька готовит обед – пшённую кашу):
– А я пхэно (пшено) кухаю!
Играет в «лифк»:
– Пасяхыи!.. (пассажиры)… Сягитесь!.. (садитесь)… Би-би!.. Пасахыи!
Сидит на диване, вертит в руках бумагу:
– Нохниньки гай! (ножницы)
– Лиза! – укоризненно говорю я.
Поднимает глаза, извинительным тоном:
– Похауйска! (пожалуйста)
16.03.84
Оля: «Я усыпляла Лизаньку – мы устроились на диване, укрылись пледом, Лизанька с закрытыми глазками всё ворочалась: прижмётся ко мне то одним, то другим боком, то вдруг погладит меня ладошкой по щеке.
Я поймала её ручки, расцеловала и сказала:
– Лизанька, мне так нравятся твои ручки! Подари мне одну? А я тебе свою подарю.
Лизанька забеспокоилась:
– А как я кибе гам? Они хэ кепко пик’еены… – Она подёргала свою ручку, покряхтела и вопросительно добавила. – А?
– Ну, как-нибудь открути, Лизанька. Очень мне нравятся маленькие ручки.
Лиза ещё больше заволновалась, заговорила громко:
– Как хэ я откутю? Они хэ во как п’ыгаюк (прыгают), а не кутятся.
– Ну, пожалуйста! – не отстаёт маминька.
– Миня вег Гасьпог так сдевав. Маинькие утьки сдевав. И никтё не мохэт мои утьки носить – ни отесинька, ни бабухка… У кибя свои утьки…»
Иногда плачущим голосом говорит:
– А я асти ни хочу!
Оля её поддерживает:
– Ну, и не расти, Лизанька.
– А как хэ? Я вег кухаю!
Я снова наращиваю темп чтения: пересмотрел у батюшки стопку Журналов Московской Патриархии: интересные статьи встречаются редко, в дореволюционных журналах содержание было богаче – даже просто фактами. Наткнулся, правда, на статью Флоренского – не знал, что его имя выплывает из-под запрета; судя по содержанию, это кусок из «Водоразделов мысли», и по «кусочности» своей он показался мне не совсем внятен. Наткнулся на машинописную брошюру, озаглавленную просто «Литургия» и подписанную скромно «преосв. Иоанн» (похоже, это труд нашего владыки). Вполне академична, как курсовая или дипломная работа.
Далее: статьи Соловьёва, «Идеалы христианской жизни» Поселянина, «Глас Доброго Пастыря», «Покаянный канон» св. Андрея Критского, переведённый стихами… И новеллы Томаса Манна на немецком – единственно художественное произведение для меня в этом месяце. Ах, нет! Ещё «Ифигения в Тавриде». И начал читать Шиллера.
22.03.84, заполночь
Вновь похолодало; третий день подряд выпадает снег; дни пасмурны. Я приболел немного, но уже выздоравливаю; зато заболевает Лизанька. Тёща уехала – в Ригу – покупать шубку для Лизаньки. Милые мои сидят дома одинёшеньки.
Дал Лизаньке стопку адаптированных немецких книжек. Сложила их стопкою, считает:
– Ась! Гва! К’и!.. Вок! цеую скопку (целую стопку) бугим чикать!
С нами читают и зверушки – собачку Тимку учу я:
– Мяу-мяу!.. Гав-гав-гав!..
У Лизаньки – лисёнок. Соображает по ходу сама:
– Мяу-мяу!.. лись-лись-лись!..
Теперь я – медведь. Лизанька кормит меня из ладошки:
– А эко бугек поспеххэе (будет поспевшее) ябако (яблоко). Ну, кухай, кухай…
