Герман стал париться. Парился он самозабвенно, как парится русский.
– Федор, давай попарю тебя.
И он хлестал, растирал меня веником с любовью, с добрым сознанием того, что и он приносит мне пользу.
В парилке было жарко, и мы с Петькой вышли в предбанник. Сели, стали говорить. Потом я спохватился: Германа-то мы забыли.
– Ничего, – равнодушно сказал Петр. – Здоровый черт, сам выйдет.
Меня это равнодушие поразило. Но оказывается, за этим равнодушием скрывалась настоящая, требовательная любовь; пусть сам привыкает.
Все же, когда я встал и пошел в мыльную, Петька тоже встал. Вдруг я вижу: в тумане к нам навстречу бредет Герман. На тазиках. Широкое лицо его сияет. Он доволен и тем, что попарился, и тем, что передвигается сам. Я бросился ему на помощь. Петька не пошевелился.
– Брось, – сказал он. – Пусть сам.
Когда разместились на лавках, я с восхищением сказал:
– Ты, Герман, просто герой. Настоящий герой! Тебя надо на руках носить.
– Брось! – монотонно сказал Петька. – Его бить надо. Черт поганый, ничего не делает. Где диссертация? Вот погоди, на партбюро будешь отчитываться, мы намнем тебе бока.
Мне показались слова Петра обидными, черствыми. Я вступился за Германа.
– Нечего, нечего его расхваливать. Не заслуживает.
А как реагировал на замечания Петьки Герман? Он не возражал. Он давно уже привык относиться к этому худенькому пареньку – моложе его на 8 лет – с уважением и любовью. Да и как можно было иначе. С Петькой они дружат больше 10 лет. Вот уже 10 лет Петька таскает его в баню. Петька получил кандидатскую степень. А что же? Сейчас он отдает Герману все излишки денег, вернее, не излишки, а делится всем, что у него есть.
На днях захожу в партбюро. Петька уезжает в Москву в командировку. И надо было видеть, с какой трогательностью Герман заботится о нем.
– Вот тебе билет, – подал он железнодорожный билет Петьке. (Это Мариша купила по его просьбе.) – Вот тебе сумка и харчи. Деньги ты получил?
– Триста рублей.
– А ведь тебе не хватит.
– Хватит, – сказал Петька. – А ты мою зарплату получи, да рассчитайся со своими долгами. Сколько тебе говорить об этом?
– Ладно, рассчитаюсь, – виновато сказал Герман.
– Не ладно, а чтобы у меня было в точности! – строго сказал Петька. Да, Петька чудесный парень! Без рисовки, без позы!
Выйдя из бани, мы сидели перед шкафами, вытирались, пили пиво, блаженствовали. Я давно не испытывал такого удовольствия.
Отдыхало тело, отдыхала душа. Было приятно сидеть с добрыми, хорошими товарищами, которые любят тебя и которых ты сам любишь.
Герман улыбался блаженной улыбкой ребенка. Хорошо! Хорошо!
– А знаешь, Федор, ведь здесь нас застало наводнение. До колена воды. Выбрались мы на улицу. Я бреду по колено. Мне что – у меня деревянные ноги. А Петьке-то каково до колена. Бабы кричат: стенки, стенки держитесь – в люки сорветесь. А я и не знал, что есть люки. А помнишь, Петро, у меня протез лопнул – и ты тащил меня целый квартал.
Петька – человек рационалистического склада (по крайней мере, хочет быть таким), предаваться воспоминаниям не любит.
– Пей! – кивнул он.
Потом стали одеваться. Вижу, Петька привычно стал осматривать культяпки Германа. Натерло, нарывы. Нагноения.
– Сиди! – сказал он.
Раз – и гнойник в его ногтях. Герман подергивается, морщится.
– Не придуривай. Как пойдешь?
Он подносит к глазам гнойник, катает на пальцах, рассматривает.
– Видишь, сегодня суше.
