Вольф вытащил из кармана гармонику и негромко сыграл традиционные песни своей родины: «О, рождественская елка» и «Тихая ночь, святая ночь».
Два солдата из соседнего окопа, услышав гармонику, подползли по промерзшей земле к нашей позиции. Поджав колени, мы тесно сгрудились в укрытии, наши тела излучали слабое, но так нужное друг другу тепло. Дух товарищества, который существовал между нами, понимание, что каждый из нас стремился покинуть это место навсегда, смягчало тоску по дому, которую мы испытывали в эти часы.
Содержимое рождественских посылок было поровну поделено; вино из фляг принесло тепло нашим стиснутым конечностям. Вольф снова сыграл песни на гармонике, и хриплыми голосами мы негромко подпевали в такт музыке.
Снаружи, за пределами лучей нашей свечи, в небо с шипением взлетела ракета, породив на земле жуткие тени, пока медленно плыла над замерзшей почвой. По соседству русский пулемет разорвал тишину, и тут же чуть впереди нашей позиции в ответ прозвучал выстрел из снайперской винтовки. Снова быстро опустилась на рубежи тишина, хотя на земле не было спокойствия.
После полуночи орудийные расчеты, ведомые командирами взводов, собрались в противотанковом рве, который был захвачен вчера нашим пехотным батальоном. С кирками и саперными лопатками мы принялись за работу, расширяя ров, уже не чувствуя холода, пока пробивались сквозь схваченную морозом почву.
Небо вдруг осветилось – примерно в 200 метрах русские послали ввысь ракету. Мы распластались на земле и неподвижно лежали до тех пор, пока ракета, которая, казалось, вечность медленно снижалась к земле, не погасла с яростным шипением.
Мы, покрываясь потом, ползли на солнце, пробившись к своей позиции. Утренний горизонт уже стал светлым, когда последние тяжелые ящики со снарядами оказались на огневой позиции. Мы отдыхали, прислонившись к стенке окопа, завернувшись в плащ-палатки, потяжелевшие на морозе, и в молчании ждали, пока придет приказ выставить караул.
В набирающем силу свете дня Рождества мы разведали свой участок и обнаружили блиндаж возле противотанкового рва. Блиндаж был добротный, построенный из крепких бревен и глубоко закопанный в землю. Враги, хорошо зная о местонахождении этого объекта, который оставили всего лишь несколько часов назад, вскоре обрушили на него огонь. И вновь мы оказались под огнем артиллерии и, как и под прежними бесчисленными обстрелами, покорились необходимости терпеливо переждать град снарядов, падающих на нас.
В углу блиндажа мы нашли небольшую печку, растапливаемую дровами. И занимались выпечкой хлеба до тех пор, пока взрывающиеся снаряды 152-миллиметровой пушки начали подкрадываться ближе к нашей позиции, сотрясая почву и взметая к небу фонтаны грязи и обломков. При каждом взрыве с балок сыпалась земля и песок дождем стекал нам на плечи и шлемы. Инстинктивно мы отошли в дальний угол и прижались к стене. Снарядные осколки и каменные обломки прорывали плащ-палатку, висевшую на входе, и влетали в блиндаж. Артиллерийский обстрел внезапно стих; мы решили, что ливень из снарядов прекратился, но вдруг раздался ужасный грохот. Совершенно неожиданно над блиндажом разорвался огромный снаряд и швырнул нас на землю, отчего мы оцепенели и почти потеряли сознание.
С трудом мы поднялись на ноги, задыхаясь от порохового дыма и тщетно пытаясь пробраться сквозь густой дым, из-за звона в ушах не в состоянии услышать крики наших раненых. Наконец ослепляющая пыль и дым рассеялись настолько, что обнаружилась огромная дыра в потолке, через которую проникал холодный серый свет декабрьского дня. Три толстых бревна были вырваны, как спички, огромным снарядом, и тонны земли, покоившейся до этого на этих бревнах, сейчас грудой лежали перед нами.
