В стране «Тысячи и одной ночи» - страница 18
– Но как узнать, что вот она, эта самая притча?
Доктор улыбнулся.
– Вы ведь никогда не видели свои легкие, правда? – с этими словами доктор приложил руку к груди. – Но уверен, вы не станете отрицать: они там, внутри.
Вошел Хаким, друг доктора, и тот замолчал. Пока они обменивались приветствиями, я размышлял над тем, что он хотел сказать. На первый взгляд, бред да и только. Но чем больше я думал, тем яснее ощущал: еще чуть-чуть, и все встанет на свои места. И в то же время меня не оставляло чувство: мне несказанно повезло, ведь я услышал великую тайну берберов. Мне как будто преподнесли ее на блюдечке, не пришлось даже усилий прилагать.
– Некоторые сразу находят свою притчу, – продолжил доктор, когда Хаким уселся за столик. – Другие ищут всю жизнь, но так и не находят.
– Но вот как вы определите, что нашли ее? Ну, свою притчу.
– Все дело в восприятии.
Тут вошел еще один завсегдатай пятничных посиделок: поздоровавшись с нами, Хафад присел за столик. Хафада, человека по натуре вспыльчивого, отличал огромный рост. Его страстью были часовые механизмы. Все мы были рады его обществу, только главное – не говорить при нем о берберах: Хафад их презирал и не упускал случая об этом заявить. В его присутствии мы старались берберов вообще не упоминать. Наконец, когда Хафад ушел, я подступился к доктору с просьбой продолжить рассказ.
– Как я уже сказал, надо искать. Когда же находишь, испытываешь что-то вроде просветления. Сразу понимаешь – это твое. Жизнь обретает смысл.
– Но в мире столько притч, разве возможно найти ту, что предназначена именно тебе?
– Удивительно то, – сказал доктор, – что стоит начать поиски, как притча сама тебя находит, ты чувствуешь ее интуитивно.
– А вы уже нашли свою притчу? – спросил я.
Доктор опустил взгляд. Казалось, он покраснел.
– Да, мне тогда было лет десять, – чуть слышно прошептал он.
– Расскажете?
Доктор поковырял пальцем в ухе.
– Однажды трое дервишей решили подкрепиться, – размеренно начал он. – Погода стояла хорошая, и они выбрали местечко в тени на берегу ручья. Только дервиши расстелили скатерть и решили на случай ветра придавить ее по углам камнями, как к ним подошел бродячий пес. Пес обнюхал скатерть. Один дервиш сказал: «Может, сказать псу, что нам нечем поделиться?» «Не стоит, – ответил другой дервиш, – действие обладает большей силой, нежели слово». И они продолжили раскладывать камни по углам. Собака вдруг завыла и убежала. Третий дервиш, изучивший язык зверей, объяснил: «Собака сказала: «Если у этих людей на обед одни камни, рассчитывать не на что».
Вскоре мне снова пришлось побывать в Марракеше. Жара стояла невыносимая. Не было видно ни одного туриста, а торговцев в медине раздражал любой пустяк. Отсутствие покупателей лишь усугубляло их плохое настроение. Я воспользовался этим, купив задешево большое зеркало в раме с гравировкой серебристыми восьмиугольниками по краю. Водрузив покупку на голову и тем самым укрывшись от солнца, я отправился на поиски сказителей.
Площадь Джемма аль-Фна пустовала. Даже у музыкантов-гнауа не было сил петь в такую жару, и они растянулись в тени. Их синие рубахи потемнели от пота. Странствующие зубодеры куда-то подевались, прихватив свои жестянки с зубами, не было и знахарей с хамелеонами и хомячками. Даже продавцы воды в широкополых шляпах попрятались. С обернутым в бумагу зеркалом на голове я прошел к центру площади.