Он предусмотрительно вскинул пистолет, когда деревья стали заметно редеть и показалась жёлто-серая лента дороги. Вот он, силуэт зеленовато-синего мотоцикла с деревянным, притороченным к люльке ящиком. Стоп… Внутри всё отмерло. Непослушными (в который раз!) стали ноги, деревянными внутренности. В люльке никого не было. Подле мотоцикла также никого. Играет с ним, девка? Или устроилась где-нибудь поблизости, с автоматом наизготовку? В шифровке ясно сказано: в случае ликвидации объекта передать командование… Вот оно как, Алёша. Те ни в грош людей ни ставят, и эти тоже. Одним миром все мазаны, сволочи. А он и прочие людишки суть муравейник. Копошиться в дерьме призваны, от самого что ни на есть, от рождения.
В конце-концов он, осмелев от чувства собственной обречённости, решился выйти на обочину. Пистолет (как учили) держал за ствол, утопленный в рукав плаща. А Машки всё не было. Когда на дороге, подсохшей от солнца, запылило. Показался зелёный, вытянутой посадки грузовик «студебеккер». Он, не доезжая до «цундаппа», резко, но уверенно тормознул. Из окошка вылезла вихрастая голова молодого парня в лихо сдвинутой пилотке:
– Товарищ капитан, помощь не нужна?
Он круто мотнул головой.
– Парень, где тут ближайшая комендатура?
Он знал, что не ранее, чем через час, если выехать на грейдер и ехать по прямой, то будет Смоленск. Там тебе и этапно-заградительная комендатура и военный комендант, и НКВД. Кому хошь, как говорится, тому и сдавайся на милость победителя.
– Дак это… В городе и есть, – вылупил на него серые глаза водитель. – Может я того… на прицеп вас возьму? Ага?..
– Да нет, мотоцикл впорядке, – устало, от нахлынувшей апатии, процедил «Гриша». – Ты это…
Водитель с улыбкой изготовился было что-то ответить, но улыбка застыла как приклеенная на его молодом, вытянутом и скуластом лице. Вращая оловянными от ужаса глазами, он дико взвизгнул:
– Немцы! Ложитесь, товарищ капитан!
Забыв про всё, «Гриша» тут же слился с землёй. А водитель вытянув из-за сиденья карабин, лязгая затвором, спрыгнул с ребристой подножки грузовика. «Гриша» инстинктивно обернулся в сторону, куда был направлен ствол карабина. Он обмер – из-за лапника в распахнутом демисезонном плаще, из-под которого виднелось синее крепдешиновое платье, шла Машка. Её красивое круглое лицо светилось зловещей уверенностью.
– Так, руки вверх! – гаркнул водитель. – Кому сказано?!? – и, не дожидаясь «китайских церемоний»: – Кто такая? Чего здесь бродишь? Документы!
Машка криво повела губой. Но и виду не подала, что презирает его. Говорил он так много и сбивчиво ясное дело – от страху. Руки его с положенным наизготовку карабином тряслись. Скорее всего, недавнего призыва. Молодняк ещё, восемнадцати нет. Водил полуторку до войны, окончил техникум. Девку ни разу не целовал, или целовал, но испугался. Забыл, как это делается, супчик-голубчик. В партизанах, быть может, воевал. Хотя не похоже. Тот, кто срелял и убивал, так не трусится. Нет, не убил ты ещё никого, сосуночек. А вот тебя…
– Юноша, да прям! Женщину что ли убивать будешь?
Она давила на нерв. И достигла своего. Этот юнош в необмятой цвета хаки гимнастёрке опустил своё оружие. Он в нерешительности перемялся с ноги на ногу. Затем, шмыгнув носом, заявил:
– А у нас строжайший приказ – всякого, кто из лесу выйдет, подозрительного – на мушку. И к коменданту или в управление НКВД.
