В тени королевы - страница 48

Она не договаривает – должно быть, хотела и мою сестру Джейн причислить к людям, без которых мир стал лучше. Смотрит на меня с улыбкой, похожей на гримасу, – и я не осмеливаюсь отвечать из страха, что скажу правду. Выпалю ей в лицо, что не имею и не хочу иметь ничего общего с ее жестокой, извращенной верой! Каким-то чудом мне удается улыбнуться в ответ и склонить голову, надеюсь, с видом покорности.

– Ты ведь из верных, Мэри?

Она сверлит меня глазами, словно пытается проникнуть под кожу, в самую мою реформатскую душу. Я снова молчу – боюсь, что дрожь в голосе меня выдаст; только киваю и крепче сжимаю четки.

– Вокруг нас, кардинал, множество людей, которые не таковы, какими кажутся. Быть может, и Мэри одна из них? – Она больно тыкает меня в плечо. Я морщусь. – Она и ее предательская семейка! Посмотрите, как девчонка напугана! Как думаете, чего она боится?

Я хватаю воздух ртом; сердце так колотится, что королева наверняка его слышит. Что сделала бы Джейн? Сказала бы правду и умерла за свою веру.

– Кардинал, может быть, нам приказать Боннеру ее допросить? Боннер умеет и из камня выжать признание!

– Мадам… – говорит кардинал и кладет ладонь ей на рукав. Она смотрит на его руку, в лицо, снова на руку. – При всем уважении, она же совсем ребенок! Мэри, сколько тебе лет?

– Десять, – с трудом выдавливаю я.

– Вполне достаточно! – бормочет королева.

Звон колокола в дворцовой часовне громом отдается в ушах. Кардинал ерзает в кресле, а королева сталкивает меня с колен и говорит:

– Ладно, Мэри, беги. А перед мессой пусть кардинал выслушает твою исповедь.

Стараясь не спешить, я направляюсь к дверям.

– И, Мэри…

Я поворачиваюсь к королеве, сцепив руки, чтобы она не заметила, как они дрожат. Сердце бьется где-то в горле. Взгляд у нее твердый и прозрачный, как стекло.

– Имей в виду: я с тебя глаз не спущу!

Я приседаю в реверансе, думая только о том, что скоро, совсем скоро смогу выйти из опостылевшей комнаты. Цепляюсь за эту мысль, как за спасение.

– В самом деле, кардиналу стоит выслушать твою исповедь. Вы ведь умеете отделять зерна от плевел, не так ли, кардинал?

От мысли исповедоваться этому человеку, который, несомненно, распознает все скрытые в моей душе ереси, мурашки бегут по коже. Как за свое спасение, я хватаюсь за образ Джейн. Что она сказала бы? «Будь стойкой, Мышка». И этот образ дает мне силы заговорить:

– Ваше величество, я не заслуживаю подобной чести.

– Вот как? Почему бы это?

– Должно ли кардиналу тратить свою премудрость на такое ничтожество, как я?

– Пф! – Королева машет на меня рукой, словно отгоняя муху. Значит, пора уходить.

Передумала ли она? Не знаю.

Путаясь в коридорах-лабиринтах Гринвичского дворца, с трудом находя дорогу, я со всех ног бегу в покои Кэтрин. Перед глазами стоит столб, к которому меня привяжут и сожгут живьем. Самой Кэтрин нет, а в комнатах у нее веселая суматоха: паж пытается вывести ее собак на вечернюю прогулку; они, считая это игрой, прыгают вокруг него, громко лают и не дают надеть на себя ошейники. Когда он наконец уходит, я скидываю верхнее платье, бросаюсь на кровать и лежу тихо, успокаивая сбившееся дыхание, следя за игрой света, сочащегося сквозь ветви деревьев за окном, заставляя себя думать о чем угодно, только не о том, что произошло.

Под подушкой чувствую что-то твердое. Сунув туда руку, обнаруживаю книгу. Греческий Новый Завет Джейн. Я прижимаю его к сердцу и вспоминаю слова погибшей сестры. Но вдруг мне приходит в голову: ведь книга может нас уличить! То, что написала Джейн на форзаце, – для католиков ересь. Голова снова идет кругом: сколько еще вещей, самых невинных на вид, могут оказаться уликами против нас? Открываю большой сундук и засовываю Новый Завет в самый низ, под груду платья и одеял. Непременно заберу его с собой в Бомэнор, когда поеду домой – будем надеяться, скоро!